Исай Калашников - Гонители

Хан Тэмуджин слушал какого-то толстого нойона, благосклонно улыбаясь ему, но, покосившись на сестер, мгновенно потемнел лицом, двинул рукой, заставляя нойона замолчать. Глаза под короткими-нахмуренными бровями налились холодом.

— Есуй, ты нашла кого-то из своих? — спросил он негромко.

Она затрясла головой с таким отчаянием, что только подтвердила догадку хана. Ее хотела выручить Есуген:

— Прости, господин наш, ей сегодня нездоровится.

Но и эта ложь получилась неумелой, неуверенной. Взгляд хана, как хлыст, секанул по толпе. Все невольно умолкли и замерли.

— А ну, выходи, сын татарского племени!

Тамча подумал, что эти слова обращены прямо к нему, опустил руку, нащупал на поясе рукоять ножа. Но жесткий, холодный взгляд хана не задержался на его лице. И он остался стоять на месте. Рыжие усы хана растопорщились, он ждал, уверенный в своей силе и власти. Но толпа была безмолвной и неподвижной.

— Трус! — бросил сквозь зубы хан, приказал:

— Все разойдитесь и станьте каждый к своему племени.

«Погиб я, Есуй!» — пронеслось в голове Тамчи. Толпа разбредалась, редела. Он в последний раз взглянул на Есуй, неторопливо, чтобы не привлекать к себе внимания, направился к коновязи.

— Куда? — окликнул его караульный. — Становись к своим.

Он попробовал незаметно пристроиться к чужому племени, но его прогнали. Что делать? Что делать? Он вспомнил маленького гордеца Тулуя, подбежал к мальчикам, схватил ханского сына, кинул на плечо и пошел к коновязи. Тулуй завизжал. Старшая жена хана с непостижимым для ее полноты проворством вскочила на ноги, бросилась к нему. Он погрозил ей ножом:

— Не подходи! Никто не подходи! Зарежу мальчика! Отойдите все от коновязи!

Воины похватали луки, копья, наставили на него. Мать Тулуя замахала короткими руками:

— Отверните оружие, вы убьете моего сына! Тэмуджи-ин!..

Тамча подошел к коновязи, оглядываясь, притискивая к плечу орущего мальчика, стал отвязывать оседланную лошадь. И вдруг понял, что все делает напрасно. Не уйти. За ним пойдут воины. Сменяя друг друга, они будут гнаться до тех пор, пока не убьют… Да и зачем жить, если тут остается Есуй… Он поставил Тулуя на землю, подтолкнул к матери, сам медленно пошел к ханской юрте. Успел сделать всего лишь несколько шагов. Кто-то ударил копьем в спину. Он услышал крик Есуй, и ему показалось, что не от удара, а от этого крика остановилось его сердце.

На ровном огне Тайчу-Кури подсушивал древки стрел. Каймиш ушла в курень. Судуй отправился ловить коня, собираясь куда-то ехать. Когда он вернулся, ведя лошадь в поводу, Тайчу-Кури спросил:

— Куда едешь?

— На охоту. В степь.

— Охота, охота… Лучше бы помог мне. Охотиться всяк дурак может. Я в твои годы все время работал, не бегал за тарбаганами. Я тебя избаловал.

— Я же еду с Джучи, отец. — Сын хитро усмехнулся. — Но если ты не желаешь, я останусь.

— С Джучи — другое дело. Если сын Тэмуджина полюбит тебя, как любит меня сам Тэмуджин, большим человеком станешь.

Судуй заседлал коня, повесил на пояс саадак с луком и стрелами, легко вскочил на коня и поехал. Тайчу-Кури смотрел ему вслед, тихо радовался.

Сын становится взрослым. Идет время, растут дети, меняется жизнь.

Из куреня возвратилась Каймиш.

— Возле ханской юрты что-то шумно. Говорят, кого-то убили.

— Ты меньше слушай… Наш Судуй уехал на охоту с Джучи. Хороший сын у хана Тэмуджина. Он всегда берет в товарищи Судуя. А почему, думаешь? Ценит нашего парня. Да и как его не ценить? Из лука стреляет лучше всех сверстников. Проворен, когда нужно. Спокоен и добронравен, как я… или ты.

— Опять расхвастался! А стрела горит!..

— Э-э, и верно! — Выхватил из огня горящее древко, сбил пламя. Испортил. И все из-за твоей болтовни!

Каймиш подергала его за ухо, ушла в юрту. Но вернулась.

— Тайчу-Кури, а не нашего ли татарина убили? Как я сразу не подумала…

— За что его убивать? Не говори глупостей, Каймиш.

А у самого на душе вдруг стало неспокойно. Могли и убить. Долго ли?

Жизнь человеческая стала дешевле стрелы. Правда, и раньше она была не дороже. Но очень уж много гибнет теперь людей.

Перед полуднем к юрте подскакали воины. Джэбэ, бывший нукер Аучу-багатура, опустил копье с насаженной на него головой человека, тряхнул. Голова упала, покатилась к огню, сухо затрещали охваченные пламенем волосы. Тайчу-Кури вскочил, откатил голову, с испугом взглянул на хмурого Джэбэ.

— Узнаешь? — спросил Джэбэ. — Как ты мог пригреть у себя злейшего врага хана Тэмуджина?

— Врага?.. Какого врага? — Тайчу-Кури просто не знал, что и говорить, косился на голову молодого татарина с опаленными, дымящимися волосами — по спине бежали мурашки.

— Поработайте, ребята, — сказал Джэбэ. — Не надо и палок искать. Сам для себя наготовил.

Воины неспешно слезли с коней, повалили его на землю. Каймиш бросилась на выручку, но ее ударили кулаком по лицу. Она упала. Тут же вскочила и с криком: «Спасите!» — побежала в курень.

Давно не битое тело Тайчу-Кури содрогалось от каждого удара. Он стонал, корчился, рвался, скрипел зубами, но дюжие воины все плотнее прижимали его к земле, и удар следовал за ударом по одному и тому же месту. От невыносимой боли помутилось в голове. Меркнущим сознанием он уловил стук копыт, плач Каймиш и чей-то окрик:

— Что за самоуправство?

Его перестали бить, но не отпускали, он хватал открытым ртом воздух и с ужасом думал, что если будут бить еще, он не выдержит и десятка ударов.

— Мне было велено найти сообщников зловредного татарина и палками забить до смерти.

— Какой он сообщник! Это Тайчу-Кури. Мы с ним помогали хану, когда ты, Джэбэ, кулаком вытирал свои сопли. Уезжай отсюда. Я сам разберусь.

Тайчу-Кури узнал говорившего — Джэлмэ, сын кузнеца Джарчиудая. Воины уехали. Тайчу-Кури повернулся на бок, охая и ругаясь.

— Пойду к хану… Он им задаст.

— Не суйся, куда тебя не зовут! — грубо сказал Джэлмэ. — Не делай того, о чем не просят. Благодари свою жену… Прикончили бы тебя. И за дело. То ты привечал у себя Чиледу, то этого татарина. Смотри, Тайчу-Кури.

С помощью Каймиш он перебрался в юрту, лег животом на войлок. Жена гладила его по голове, не переставая плакала. Он взял ее за руку, попросил:

— Не плачь. Твои слезы для меня хуже палок… Видишь, я даже не охаю.

Привычен…

— Какие жестокие, бессердечные люди, Тайчу-Кури! Ой-ой, какие люди!

Прохладный утренний воздух был наполнен комариным звоном. В курене кое-где горели огни, и белесый дым стлался по земле. Кобылица с жеребенком, помахивая хвостом, брела по колено в дыму, как в воде. В халате, накинутом на плечи, в чаруках на босую ногу Тэмуджин вышел из юрты Есуй, остановился, чего-то ожидая. Чего — он и сам не знал. Может быть, ждал, что Есуй окликнет его. Но за спиной было тихо. Тихо было и в курене.