Степан Злобин - Степан Разин

– Женщина! Стой, раба божья! – громко сказал поп, выходя из церкви. – Не муж он тебе, и ты ему не жена. Уймись! Церковь тебя с ним венчала, церковь отторгла тебя от него. Проклят он...

– Господи! Боже! – воскликнула она, в страхе крестясь.

– Не греши? – остановил ее поп. – Краше тебе молиться за нехристя, чем за него: ангел-хранитель покинул его в слезах... Сам патриарх его проклял...

– Гос-по-ди-и! – вскричала Алена, только тут и поняв, что постигло Степана. – Боже мой, да за что мне одной, окаянной, сдалося такое!.. Сына малого отняли, вот казака проклинают!.. Да что ж я наделала?! Чем виновата у бога?!

Алена вцепилась пальцами в косы, дернула клочья волос и упала на землю.

Какая-то женщина из толпы, глядя на муки ее, не сдержала слез и вскрикнула.

– Муж мо-ой! – вопила Алена.

– Уймись, неразумная, – неумолимо твердил ей поп. – Нет у него ни жены, ни детей, ни брата. Сатана и нечистые – то ему вся родня. Токмо молитвою перед богом...

– Встань, Алешка! – твердо и повелительно перебил Степан. – Продали нашего бога боярам за тридцать алтын... Нет больше бога!..

– Унять колдуна! На бога хулу шумит! – взвизгнул Петруха.

– Камнями побить колдуна! – подхватил другой молодой казак.

– Анафема про-оклят? Ана-фема про-оклят!.. – закричал нараспев какой-то нарядный подросток. Он выбрал камушек на земле и, запустив им в Степана, попал в висок.

Из рассеченного виска на лицо потекла кровь.

– Колдун, колдун, заколдуй! Колдун, колдун, заколдуй! – подхватили другие ребята, дети домовитого казачья, меча мелкие камушки в Разина.

– Пошли, собачата! – несмело турнул их кто-то, но ребята не унялись.

Алена, недвижно лежавшая на земле ничком, подняла голову, взглянула на них, вскочила и, как мать, защищая детеныша, разъяренная, бросилась на ребят.

– Мучители, нехристи! Иродо племя! – голосила она, стараясь схватить испугавшихся не на шутку подростков...

– Растер-за-а-и-ит! Спасайте де-те-ей! – тонко, пронзительно заголосила тучная Демьяниха, мать одного из ребят, кидаясь вослед за Аленой.

– Ишь, ощерилась, ведьма! Когтищи железные на ребят... Хватай ее, ведьму!.. – крикнул Петруха.

– Саму-то камнями, камнями!.. – подхватили за Демьянихой старшинские жены, из любопытства не ушедшие за мужьями с площади.

– Ой, матынька, матка-а!.. – откуда-то издали заорал один из подростков.

Озверевшая и жирная Демьяниха с диким визгом рванулась туда сквозь толпу. Кто-то подставил ей ногу, она растянулась и завизжала пуще...

Петруха Ходнев, Микола Ведерников, Ванька Семенов – старшинская молодежь – с плетями кинулись на толпу.

Никто не противился им, не вступил с ними в драку. Толпа молча пятилась, отползала от церкви. Откуда-то издали доносились еще возбужденные голоса, но постепенно они умолкли, и возле церкви остались лишь караульные казаки.

Степан сидел неподвижно в притворе, уставясь глазами в грязный, заплеванный и зашарканный пол, не замечая, что из виска его все еще продолжает сочиться кровь...

Теперь он остался один. Рядом с ним жил Черкасск. Проходили и проезжали на торг, уходили с торга, на ночь гасили огни. В церкви шли службы страстной недели, приходили казачки и казаки молиться; мимо него протискивались пугливо, не глядя ему в глаза, словно чувствуя за собою вину или и вправду страшась от него колдовской «порчи»...

Миновала и пасха. Когда вскрылся Дон, Степан радостно слушал, как трескался зимний лед. Ему казалось, что вслед за рекой и он сам разобьет оковы. «Дон взломался, знать, Волга крушит свои льды, – думал он, – и ударят сюда, астраханцы всем войском! Чую, что тут мне еще не конец!..»

Но все было тихо. Никто не давал никаких вестей, не слышно было смятения, шума. Сытые и довольные лица домовитых не отражали ни тени тревоги. Степана охватывало нетерпение. Где же выручка? Не всех же его атаманов побили тогда, в кагальницком бою! Как же так: он сидит на цепи собакой, и никто не идет выручать, будто так все и надо... Будто он не Степан Тимофеевич Разин, единым словом своим подымавший на смерть и на подвиг бессчетные толпы... Не может быть! Нет! Придут еще атаманы. Придут выручать, спустят на дым черкасских хозяев – и пепел по ветру!..

Но как-то раз на рассвете на черкасскую площадь подъехали две телеги с бревнами и досками, за ними пришли работные люди, ударили топоры... Слеповатыми глазами Разин всматривался в постройку. Что они ладят! Сруб – не сруб, избу – не избу... И вдруг понял: помост для казни...

Разин знал, что Корнила послал гонца в Москву с вестью о том, что его схватили и заковали, знал, что ждут от царя указ, казнить его или везти в Москву.

«Устрашились везти по станицам и городам. Устрашились народа. Не смеют. Тут кончить велели!» – подумал Степан.

Мысль о том, что его казнят, может быть, нынче же в полдень, вселила в него тревогу...

Может быть, слух долетел, что идут из верховьев казаки ему на выручку, и старшина торопится, чтобы никто не успел прийти. «Наумыч, да Федор, да дед Черевик как ударят! – радостно рисовалось Степану. – Ударят, да поздно: не станет меня уж на свете, не погляжу на их праздник!..»

И вот уж к утру возвышался почти готовый помост. Проходя через площадь к торгу, казаки и казачки останавливались в стороне от него, молча глядели, шептались о чем-то между собою и дальше шли сумрачно, задумчиво покачивая головами...

Потом ребятишки сбежались стайкой смотреть на постройку. Плотники отгоняли их...

От войсковой избы прискакали двое подъесаулов, со всех сторон обошли помост, ускакали, и тотчас вышел красильщик с кистью и деревянной бадейкой и начал мазать помост. Солнце грело, и легкий весенний ветер донес до Степана запах смолы, которой чернил казак свежие доски...

В церкви пели обычный молебен. Поп бормотал заклятие: «Да воскреснет бог». Как каждый день, поп окропил «святой» водой круг возле Разина, круг, через который «колдун» не мог бы уйти... Но Степан уже видел, что и сам поп не верит в его колдовство...

И вот потекли на площадь со всех сторон люди – прежде всех значные казаки, домовитые хозяева понизовьев, старшинство... Они обступили помост. Молодежь – с мушкетами за плечами. Потом – простое казачество из станиц... Подъезжали конные с пиками у стремян, становились позади толпы, чтобы не застить пешим зрелище казни.

Степана никто не расковывал, ему в этот день даже не принесли с утра его постоянную пищу – хлеб и квас. Это было против обычая: всегда обреченного казни в канун ее и поутру заведено было сытно кормить, даже давать вино...

Каждый день смотреть на Степана сходились кучки людей. Казалось бы, в этот последний день должно быть зевак больше всегдашнего, но никто не смотрел – всем было не до него. О нем позабыли...

Народ зашумел на площади. Взоры всех обратились куда-то в противоположную сторону.