Степан Злобин - Степан Разин

Слух о том, что схватили «батькина сына», полетел, как на крыльях, по улицам и площадям. К крыльцу Приказной палаты бежали, как на пожар, десятки людей.

– Эй, воеводы! Не было б худа какого! Пустите домой атаманского сына! – закричали в толпе у крыльца.

– Отпусти, воевода, а то до греха доведешь!

– А то ведь и сами возьмем! – слышались выкрики.

Князь Михайла с двумя стрельцами, с кучкой приказных начали хватать людей из толпы и тащить в палату. Толпа побежала. Трое посадских были захвачены...

Стремительно пролетала короткая майская ночь над астраханским берегом Волги. Город, на фоне розовеющего востока и мерцающих часто зарниц, стоял над широким простором воды, как каменный утес. В рассветной мгле поднимались стройные очертания высоких башен над трехсаженными зубчатыми крепостными стенами, с которых во тьме, устремленные на четыре страны света, незримо глядели пять сотен больших и малых орудий. Это была твердыня на рубеже Российского государства, его опора на крайнем востоке, на границе монгольских соленых песчаных пустынь, возле самого моря, за которым лежали азиатские земли персов, туркменов и бухарцев, а за ними где-то в неведомой азиатской дали простиралась цветущая Индия. Но для Астрахани и ее обитателей Индия не была сказочной страной. Она представлялась скорее одним из ее очень дальных соседей. Индийские лавки и клети в большом астраханском караван-сарае были полны товаров. Темные лица индийцев в белых чалмах нередко встречались на улицах, на пристанях и торговой площади. В караван-сараях лежало немало добра и бухарских и кизилбашских купцов, чья речь постоянно вплеталась в многоязыкие возгласы астраханских торгов. Шведы, голландцы, англичане, армяне, турки и итальянцы наезжали сюда, в этот город, вели торговлю и наживались. Государство с них брало торговые пошлины, сборы, воеводы от них получали подарки, пушкари и стрельцы караулили их товары.

Против главных городских ворот в эту ночь длинной вереницей выстроились вдоль берега, скинув широкие сходни, сорок больших насадов – стругов с нашитыми из досок высокими боками, глядевших из мрака десятками черных глазниц, прорезанных по бортам для пищального боя. На носу у каждого судна был вделан в палубу стан для пушки.

С вечера через незапертые, против обычая, городские ворота к каравану потянулись телеги с ратным запасом: везли сухари, сушеную рыбу, мясо. Телеги подъезжали вплотную к воде. Их колеса вязли в рыхлом песке, и от этого груз казался тяжелее, чем был в самом деле... Стрельцы и рейтары, работавшие по погрузке, перекликались тут, у воды, с бранью размахивали руками. Помогали себе дружными криками, когда кладь была тяжела.

Работы велись без огней, словно те, кто трудился тут в эту ночь, погружая запасы в струги, опасались чужого глаза.

Изредка слышались окрик начальника, иноземная брань, удар...

В мутной, туманной дымке, всплывшей с воды, перед самым рассветом из городских ворот пошли вереницы стрельцов.

Князь Семен, приземистый, коренастый голова Иван Кошкин, щеголеватый усач с гладко выбритой бородой пан полковник Рожинский, шотландец, голубоглазый, с рыжими баками полковник Виндронг, в тяжелом железном доспехе под длинным зеленым плащом, стояли у городских ворот, пропуская войско мимо себя. Они здоровались со стрелецкими сотниками, с иноземными капитанами и поручиками.

В тумане утра казалось, что проходящему войску не будет конца. Стрелецкие сотни проходили в молчанье мимо начальных людей, но от воды, где шла их погрузка в струги, слышался гул голосов, споры, крики.

Князь Львов наблюдал прохождение стрелецких приказов и солдатских полков. Они двигались четко и стройно, в спокойном порядке. Мерное движение – ровный топот шагов, размеренное бряцание оружия – поддерживало их слитную силу, воинскую непоколебимость, послушность порядку и воле начальных людей. Все это внушало князю Семену уверенность в воинах, с которыми он шел на казацкие орды разинцев – разухабистых, храбрых и удалых, но не знающих воинского склада, который только один, по мнению князя Семена, и мог из толпы или скопища сделать войско.

Сознание, что он ведет настоящее войско против простой ватаги, давало уверенность в полной победе и в то же время тревожило самолюбие воеводы: стяжает ли он подобной победой истинно ратную славу, достойную дедов?

В нем шевелилось нечто подобное чувству стыда: он, внук прославленных предков, выходит на битву с простым мужичьем, которое будет с ним биться рожнами, дубинами и топорами. Он лишь надеялся на воинский ум Степана.

Разин поймет, что ему не выстоять против столь оснащенной и крепкой рати, и сам повернет оглобли назад, на казачий Дон, не смея сунуться в битву. Такому исходу стольник был бы лишь рад: он избавился бы от греха пролития русской крови, и никто не сказал бы ему, что воеводская слава им добыта в битве с мужицкой ордой... Если бы Разин бежал от него домой, он не стал бы его преследовать, как не преследовал в прошлом году, встретив Разина в море...

В городские ворота уже проходили последние сотни стрельцов, за ними пошли пушкари.

Шум на погрузке усилился. Возле стругов, мешая ряды, ратные люди теряли облик войска и превращались в толпу. Галдеж у стругов раздражал князя Львова. Он послал капитана поляка унять шум. Тот побежал по песку, звеня шпорами. Князь Семен усмехнулся. «Ишь, щеголь пан! Зачем ему остроги в речном походе?»

Он вернулся мыслью к Степану.

«Куда он лезет, зачем?! Дон покорил. Теперь бы ему и держаться мирно. Жить богато, как князю, владеть целым войском. Я ему славу сулил Ермака, а его ишь Богданова слава смутила. В гетманы льстится, что ли?!»

Вслед за прошедшими рядами ратных людей выехало из города несколько телег, привезших корабельные пушки I! ядра.

С каждого струга сбежали пушкари. По четыре брались за каждую пушку и, прогибая сходни, теснясь, с кряхтеньем и сапом тащили литые стволы на палубу...

Из городских ворот в колымаге, запряженной четверкой коней, выехал митрополит, с ним четыре попа. Поддерживая старенького митрополита, попы повели его к берегу, в челн, где с длинными веслами ожидали двое молчаливых монахов.

Попы подсадили митрополита в ладью, помахивая кадилами, запели молитвы. Свежее волжское утро необычно запахло ладанным дымом.

Проплывая в челне на веслах вдоль всей вереницы стругов, растянувшейся на целую четверть версты, митрополит благославлял струги и кропил их «святою» водой. Синеватое облачко дыма плыло по Волге за митрополичьим челном.

С первым лучом солнца торжественно выехал из городских ворот воевода с сотней драгун – поляков и немцев и полусотней черкесов. Князья Михайла Семенович и Федор Иванович Прозоровские ехали рядом с боярином.