Степан Злобин - Степан Разин

Никита был от души привязан к Степану, к его великому делу. Он любил и жалел Тимошку, хотя ни на миг не подумал, что Кошачьи усы попал к палачам по его вине. Никита не почитал за беду и то, что дважды украл атаманские деньги. Что деньги! Но то, что он сам изменил было атаману, остался в стрельцах из-за Марьи и не вернулся в Яицкий город с вестями, – вот это он почитал за великий грех и хотел его искупить своей верной службой. Он утешал себя тем, что после с Чикмазом поднимал за Степана Астрахань, что дорвался, убил воеводского брата, князя Михайлу, но понимал и сам, что все-таки это не искупление, хотя среди казаков уже шла про него молва: разинцы почитали его удальцом и любили...

И как раз в эту пору, когда Никита совсем собрался на Волгу, в Астрахань с Дона пришла понизовская станица, набранная Прокопом Горюновым. Никита пристал к ней...

С Прокопом Никита был знаком раньше: два года живя в работниках у атамана Корнилы, Никита однажды провинился в том, что спьяну проспал целый табун атаманских коней и их отогнали ногайцы. Никита знал, что атаман за этакий грех с него слупит с живого шкуру. Он сбежал и засел в камышах на Дону. Там он и встретился с «порченым» рыбаком Прокопом. Их встреча была необычна: во время лова, в челне, Прокопа схватил припадок. Он бросил весла, повалился на дно челна и бился в корчах с пеной у рта, а челнок несло по течению Дона, к азовцам. Никита заметил его, кинулся вплавь из камышей в сентябрьскую жгучую воду, достиг челна и затащил его в камыши. Он ухаживал за Прокопом, пока тот очнулся. За то Прокоп, считая его спасителем от турецкой или ногайской неволи, целую зиму скрывал у себя Никиту, кормил его, приодел в теплое платье и перед самым походом Степана отправил его в верховые станицы...

Теперь, пристав к сотне Прокопа, Никита как-то, в нетрезвый час горькой тоски, за чаркой рассказал Горюнову о своей окаянной присухе, стрелецкой вдове.

– Сгубил я ее, а теперь мне своей головы не жалко, под первую саблю пускай попадет – все едино! – с отчаянием сказал он.

– Не в бабе единой утеха, – ответил Прокоп. – Есть слава на свете, почет, богатство, вино золотое. Забудешься, паря, ей-пра, позабудешься!.. Вот разживешься добришком, воротишься на Дон, и сыщем тебе казачку... Ей-пра!.. Ты только дружбу со мной не теряй.

Возле бочонка донского вина повелась у Прокопа дружба и со Степаном Наумовым, и под хмельком Наумов как-то раз рассказал Прокопу про атаманскую полюбовницу, которая прежде просилась на плаху, за мужем, а ныне живет с Разиным, не боясь греха и позора.

Прокоп догадался, что это и есть пропавшая жена Петуха.

«Вот и друга нашел я себе в атаманском стане! – подумал он. – Таков, как Никитка, казак всласть помстится за бабу!»

– А что, Никитушка, кабы нашел ты венчанную свою в полюбовницах у другого? Кабы жива была, не утопла бы в Волге, а к разлюбезному от тебя убежала? – как-то спросил Прокоп.

Никита мутными, хмельными глазами поглядел в лицо рыбака и побелел.

– Обоим тогда конец! – хрипло сказал он. – Да ты не балуй! Отколе ты взял свою враку?! – схватив Прокопа за грудь, без голоса выкрикнул он.

– Тише ты, дура! Так я спросил. Отколе мне ведать, когда я в глаза ее видеть не видел! – отозвался рыбак.

Но с этого часа муки новых сомнений стали терзать Никиту...

Сотня удалых молодцов с саблями и мушкетами, везя на тройке бодрых коней чугунную пушку, а позади пушки – ядра и порох, подскакала к Симбирску. Пышный белый бунчук развевался рядом с их атаманом, разодетым в дворянское платье. Странно было только одно, что, вместо пик, при седлах у них были косы, торчавшие за спинами, да и бунчук был какого-то необычного, затейливого вида, словно бы не из конских волос. Все кони под ними были самой отборной стати, на зависть донским казакам, а сами воины – один одного могучее.

– В добром ли здравье, Степан Тимофеич? – независимо произнес их атаман, спешившись перед Степаном, который вместе с Наумовым осматривал стены Симбирского острожка, выбирая место для нового приступа. – Михайлой Харитоновым я зовусь. Старика к тебе слал с боярским приказом о сборе дворян в Москву. Князей Одоевских вотчины мы, верводелы. Зато и бунчук у нас не конский – пеньковый.

Разин вспомнил и мужика «князей Одоевских вотчины», от которого услыхал про Василия Уса, и старика, который принес от Михайлы царский призыв к дворянам.

– Давно уж слыхал про тебя, Михайла. Мне тебя принимать подобру. Расскажешь мне обо всем, что творится в Нижегородчине.

Окончив свои дела с Наумовым, Степан принял Михайлу в своем атаманском доме.

– Ну, сказывай, как там нижегородский народ?

Михайла развел руками.

– Народ ведь кипит, Степан Тимофеич! Лиха-то беда начать, а как положил начало, то дальше конец уж завьется веревочкой, было бы к чему присучить! Лишь наша вотчина встала да в лес пошла, как тотчас за нами по всем соседним уездам стали вставать на бояр: князя Черкасского, Долгорукого, Безобразова люди повстали. А как услыхали, что ты на Волге, – и вовсе все загорелось. День и ночь идут атаманы. Теперь у нас в уезде пушек с пятнадцать, пороху, ядер – сколь надо, сабли, пищали. Мы дворян побивали в лесах, а ратных людей, кои с ними шли, мы к себе добром зазывали. Теперь у нас ратных бывалых людей не менее ста человек. Засеки строят такие, что воеводам впору... Мурашкинцы, лысковцы к нам пристали. От них воеводы вбежки убегли в Арзамас. Будники с будных майданов повсюду встают воевать на бояр. Ведаешь ты, что под Нижним творится?! Народ по дорогам идет, как все равно в пасху на богомолье, да все с ружьем – у кого косы, пики, рожны, а у тех и пищали и бердыши, а чуваши да черемиса – те с саадаками да со стрелы... Ну, тьмы народу!

– Куды же идут?! Прямо Нижний, что ли, собой воевать? – спросил Разин.

– Перво малые города воюют, дворян изводят по вотчинам, приказчиков да всяких господских собак побивают и вешают, будны майданы громят и жгут, а там и к большим городам бог поможет! Прежде страшились вставать: попы говорили – мол, грех. А ныне, когда узнали, что сам государь тебе указал побивать бояр и царевич к тебе приехал, да сам патриарх с тобою идет, то теперь уж никто не страшится. Ныне к Павлову перевозу два атамана пошли, повели тысяч пять народу. Сказывают, на нас дворяне идут из Владимира, те атаманы через Оку их не пустят. А я вот к тебе, Степан Тимофеич. Мужики ко мне приходили – в Касимов зовут, в Тамбов, во Владимир, в Муром. Я мыслю: нам рано туда. Перво надо по сей стороне Оки привести все в покорность, потом уж в заокские земли. Как ты укажешь?

– Разумно мыслишь. Нечего лезть за Оку до времени. Побьют там – да только! – сказал Наумов.

– Вот корсунски мужики по дороге звали. Похватал у них воевода лучших людей. Не выручим, то показнит. Я ныне на Корсунь хочу. А далее – куды ты укажешь, Степан Тимофеич?