Степан Злобин - Степан Разин

– Время спать! – настойчиво возразил Мироха. – Ум смутен, зор тускл, и памяти нет...

– Брось баловать! Не тот я дался, чтобы голову мне заморочить! – упрямо воскликнул Степан.

– Когда врачеваться не хочешь, лечи себя сам, а я за тебя не ответчик! – с обидой сказал удивленный Мироха.

Сотни раненых казаков подчинялись велению его слова, а этот мятежник восстал...

– Отвяжись! – сказал Разин. – Гришатка! – позвал он, услышав, что скрипнула дверь со двора.

– Вреда себе хошь?! – с угрозой сказал Мироха.

– На тебе нет ответа. Ступай! – уже с досадою огрызнулся Степан.

Из соседней комнаты, услышав их голоса, не успев с мороза раздеться, вбежала Алена.

– Степанка! – вскричала она и, как была – в инее и в снегу на платке, кинулась на колени возле Степана, обняла его ноги, припала к нему головой... и не сдержалась: плечи ее затряслись от плача.

Степан провел по ее волосам ладонью.

– Вот и жив! – сказал он.

Мироха взглянул на них и, безнадежно махнув рукою, с обидой вышел.

– Гришка где? – слегка прижимая к себе голову Алены, спросил Разин.

– С Прокопом порченым подружил. Все проруби рубят да рыбу ловят... Страшусь: припадочный пес, утопит мальчонку! – сказала Алена, подняв лицо с полными слез, но сияющими от счастья глазами, в которых не было тени тревоги за Гришку.

Она взглянула на мужа, и снова лицо ее скрылось под низко упавшими волосами...

– Прокоп от рождения рыбак, – чего ему утопить! – возразил Степан. Он взглянул на Алену, припавшую снова к нему головой, усмотрел в волосах у нее седину. – Измучилась ты тут со мной. Сколь я долго без памяти был?

– Да уж дома шестую неделю, Степанушка! Лучше, да хуже, да лучше, да хуже... Не спали все возле тебя: Наумыч, Прокоп, да я, да Мироха... Сказывал он: как очнешься – блюсти тебя от невзгоды, слова лишня не молвить, а пуще... – Алена осеклась.

– ...про ратны дела? – с усмешкой, чуть глянувшей из-под усов, подсказал он. – Ну, блюди... Ты блюди – мне скорей бы быть здраву! Тезка где? – внезапно спросил он.

– Ночь у тебя просидел. Спит, чай, дома...

– Взбуди его поживей, чтобы мигом сюда, да Прокопа тоже...

– Да что ты, Степанушка! – всполохнулась Алена, услышав холодный и повелительный голос мужа, каким она знала его в минувшее время. Этот резкий и требовательный голос, как признак его здоровья, Алену обрадовал, но в то же время обидел: "Едва на одну духовинку хватило его. Как кошку – погладил по волосам, да и «брысь, пошла с рук!».

– Чтоб мигом! – твердо сказал Степан.

Но, извещенные лекарем о случившемся, казаки уже сами вбежали в землянку.

– Здоров, Тимофеич! Здоров, батька, сокол мой! Жив и здоров! – закричал Наумов.

– Сто лет тебе здравствовать! – сдержанно сказал за спиною его Прокоп.

– Входи, входи, атаманы, садитесь, цедите вина али браги, чем там казачка богата...

– Я мигом, Степанушка! – отозвалась Алена, уже хлопоча с закуской.

Но Степан перебил ее:

– Ты, Алена, покуда сойди на часок к соседке.

– Степан Тимофеич! – взмолилась она.

– Выйди, выйди, – настойчиво повторил он.

И когда она вышла, Степан испытующе посмотрел на своих гостей.

– Ну, сказывай все, атаманы, без кривды – как было, когда меня порубал драгун?

– А что же как было, – сказал Наумов. – Схватили тебя, увезли из боя да в челн... То и было...

– Что ты брешешь? – подозрительно процедил Степан. – Я об чем спрошаю?!

– Об том и я говорю! – смущенно вывернулся Наумов. – Войско без головы – уж не войско. Тебя порубили, Сергея ты видел сам, Бобу, срубили и Наливайку, Алешу Протакина пуля уж ночью достала. Митяя – и саблей и в сердце копьем, Пинчейку-татарина – топором пополам, как полено. Серебрякова в челне везли казаки, по пути скончался... А так-то уж что...

– Мужики как? Татары? Чуваши?.. – перебил его Разин. – Побиты все?

– Всяк сам по себе спасался, – глухо сказал Наумов.

– Эх-х вы... есаулы... поганая рвань!.. – без голоса прошипел Степан, глядя ему в глаза.

– Батька, я... – заикнулся Прокоп.

– Не сгорел от срама – сиди да молчи, урод паскудный! – прикрикнул Разин.

Прокоп взглянул на него с обидой, моргнул и смолчал.

– Я во всем винен, Степан Тимофеич, – потупясь, признался Наумов. – Порченый мне говорил, что тебя увезет, а я б остался за атамана, казаков удержал бы и мужиков не покинул... А я не послушал. Мыслил: перво голову золотую твою упасти, а войско найдется...

Прокоп с достоинством промолчал.

– Ну, руби уж сплеча! – обратился к Наумову Разин.

Тот побледнел и повел рассказ обо всем без утайки. Когда он дошел до того, как решил обмануть крестьян, чтобы они стояли у стен, ожидая напрасно казацкой помощи, и воевода считал бы, что войско готово к бою, а сам Наумов в это время велел отходить казакам, – Степан не сдержался: огонь свечи сверкнул в гнутом лезвии сабли, висевшей над его головой. Острый клинок ее с силою врезался в край стола... Наумов успел отскочить. Разин упал на подушку. Тупым, помутившимся взором смотрел он на продолжавшую трепетать от удара воткнутую в доску гибкую сталь...

Прокоп подошел, с силой выдернул саблю из толстой дубовой доски и, дотянувшись через Степана, молча вложил ее в ножны.

– Да как же земля тебя держит, Июда! Чего ты на шею себе не надел веревку? В хозяйстве, что ль, не нашлось?! – прохрипел Степан, в упор глядя в лицо Наумову. – Иди с моих глаз, не могу тебя видеть, поганая тварь!.. Уходи...

Наумов молча пошел к двери, а за ним и Прокоп.

– Прокоп, ты останься, – остановил его Разин.

Спрятав сверкнувший в глазах торжествующий желтенький огонек, рыбак опустился на лавку.

– Любит тебя он, батька! – кивнув на дверь вслед ушедшему, мягко сказал Прокоп.

Оставшись вдвоем с атаманом, Прокоп рассказал, как Наумов увел от крестьян караулы и как уж после они узнали о безнаказанном нападенье дворян на крестьянскую рать, об избиениях и казнях тысяч крестьян у Симбирска. Он рассказал, как Наумов велел отпустить по течению челны, чтобы не было на низовья погони, и как в ужасе бежавшие от избиения крестьяне и часть казаков, переполнив оставшиеся струги, шли от тяжести ко дну, как схватывались они колоться между собой за места на стругах и как боярская рать, загоняя их в Волгу, сотнями топила в осенней леденящей воде...

Но больше всего поразила Степана мысль о том, что бегство Наумова было ненужным: в те самые дни и в тот самый час, когда он на челне увозил Степана, повсюду вокруг кипела победа: сотни тысяч крестьян поднимались против дворянства и воевод, уезды и города восставали, воеводы бежали из них, стрельцы обращали оружие против дворян... в какой-нибудь сотне верст во все стороны от Симбирска народ побеждал... Если бы кликнуть клич к рассеянным атаманам, если бы догадался Наумов пойти не в низовья, а дальше, вперед – к Москве, – и новые сотни тысяч людей поднялись бы под их знамена. Их ждали татары в Казани, стрельцы и посадские в Нижнем, к ним присылали послов крестьяне из Владимирского, Муромского и Касимовского уездов. В то время Минаевым были взяты Маяцкий, Царев, Борисов, Чугуев, Острогожск и Ольшанск. Фрол Разин ударил под Коротояк и Воронеж...