Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая

Степан негромко окликнул Федора Сукнина и молча ему показал на струги.

— Я сам хотел указать тебе, батька, — сказал корабельный вож. — Верно, тарковские рыбаки нас видели да упредить астраханцев послали…

Сукнин и Разин озабоченно считали вражеские суда… Уже были видны блестевшие на солнце пушки… Принять еще один бой? Об этом нечего было и думать. Казаков не нужно было даже одолевать. Их можно было просто связать и бросить, как кур в лапшу, без всякого шума, без битвы…

Разин не ждал, что здесь — так далеко от Астрахани, его могут встретить морским боем. Он думал пристать у Четырех Бугров, отсидеться меж островов, пробраться к берегу, взять запасы пресной воды, выслать лазутчиков в волжские устья, разведать протоки, а там, может быть, через Ахтубу, а не Волгой пуститься вверх… Два-три дня отдыха на берегу — и казаки были бы снова пригодны к бою.

Ближние разинские есаулы столпились возле Степана.

— Что же, батька, в море назад покуда? — сказал Наумов, словно в ответ мыслям Разина.

— Куды же ты мыслишь?

— Может, к Таркам, а то — на Куму. А что же нам делать? Не драться же нынче вправду: побьют!

— Пристанем у бережка, маленько оживем — тогда уж и в драку, — поддержал Наумова и Сукнин.

Разин согласно махнул рукой.

— На стругах голос слу-ушай! — привычно крикнул Сукнин, и слова его, как эхо, понеслись по каравану.

— Паруса спускай, весла в воду! Поворот от берега в море!

Голоса крикунов еще передавали приказ, а на передних стругах уже сползли вниз паруса, весла блеснули брызгами, и суда одно за другим начали тяжело поворачивать носы вразрез волнам, заносясь на кручи воды.

— Черномордых бодри! — крикнул Сукнин.

Казаки-надсмотрщики с длинными кнутами в руках стали «подбадривать» пленных гребцов. Те налегли на весла, вынося караван в открытое море.

Астраханцы, заметив, что отстают от разинцев, не стали преследовать их, подняли паруса и пошли назад к островам…

Начинало смеркаться.

Задние разинские струги терялись из виду, сливаясь с морем.

— Эх, батька, глянь, как струги растянулись! Не хотят казаки от родной земли уходить. Измены бы не стряслось! — оглядывая караван, сказал Сукнин и, не ожидая приказа Разина, спрыгнул в легкую шестивесельную ладью и полетел по волнам, обходя караван.

Струги стали подтягиваться, сближаться, прошли между островами и очутились перед неглубокою бухтой, где стояли два одиноких насада. Здесь был митрополичий учужный стан. Завидя разинские струги, несколько монахов убегало на глазах казаков в береговые кусты. Работные люди, наоборот, махали с насадов шапками.

Сукнин на ладье возвратился в это время к атаманскому стругу, привез казачьего пятидесятника Ежу, из бывших яицких казаков, и рывком за ворот втащил его на палубу струга.

— Изменника приволок, атаман, — сказал он.

— В чем измена? — спросил Разин.

— Гребцам велел весла сушить, отстал ото всех стругов. Звал своих казаков сойти в Астрахань, к воеводам с повинной.

— А ты что на отповедь скажешь, крещена рать? — повернулся Разин к пленнику.

— А что мне сказать? Люди биться не можут. Недугуют все на струге. Куды, к черту, в море! — прямо и безнадежно ответил тот.

— Чего ж ты хотел сказать воеводам?

— Вину, мол, приносим царю. Домой хотим.

— Слыхал, как повесили прошлый год сто пятьдесят человек наших изменщиков астраханские воеводы?

— Слыхал.

— Чем от смерти хотел откупиться?

— Твоей головой, — махнув рукой, просто и прямо сказал казак.

— Дешевая атаманская голова, коли ты ее за дурацкий кочан продать вздумал. — Разин обернулся к Наумову. — Срубить ему руки и ноги, Наумыч. Пусть сдохнет не сразу.

— Смотри, атаман! Покуда сильны были, мы за тебя кочнов своих не жалели. А нынче народ хвор. Не я, так другие тебя продадут… Мыслишь, смерти страшусь? Мне плевать! Может, чаешь, я мук забоялся? Я сам людей мучил, мне тьфу! На измену пошел, так я знал, что ты не помилуешь…

— Ладно, идем, — подтолкнул Наумов. — Казнят тебя на твоем струге. Твои казаки и казнят.

— Не пойду! — сказал Ежа твердо. — Тут меня казни.

— Чего-то?! — спросил Разин.

— Мои казаки плакать станут. Любили меня. Так со мною ты пуще беды наживешь!..

— Вода-а! Вода-а!.. Сладка вода-а! — закричали с сущи казаки, сразу отъехавшие на поиски ручья или речки на берегу.

Крик этот летел, как весть о победе. И разом со всех стругов на челнах пустились к берегу сотни людей с говором, с шумом… В заливчике вдруг стало тесно, челны зацеплялись веслами друг за друга, сталкивались боками… Видно было, как на берегу толпятся казаки, склоняясь к земле и припадая ртами к источнику.

— Ведь эка, струги кидают!.. А ну вдруг в сей час нападут на нас с моря! — воскликнул Наумов.

— Брось, тезка, дай им напиться! Уж больно ты строг! Воротятся тотчас, — сказал Степан.

Разин, Наумов, Сукнин, Еремеев и с ними Ежа глядели со струга на оживший залив. Возвращавшиеся челны сцеплялись с шедшими к берегу. Успевшие раньше достичь берега протягивали запоздалым пресную воду в ковшах и в кружках, поили их и опять вместе с ними поворачивали назад. По берегу к лодкам несли кувшины, катили наполненные бочонки, словно им нужен был снова запас для большого похода по морю.

Атаман и есаулы радостно усмехались, видя, как вдруг ожили люди, всего только час назад казавшиеся бессильными и больными. Даже в усах обреченного за измену Ежи блуждала усмешка, и глаза его светились теплом.

— Атаман! Степан Тимофеич! Слышь, батька, студеной да сладенькой на-кось! — крикнули рядом с челна.

Казак протягивал полный пузатый кувшин воды. Лицо казака выражало довольство, почти что счастье…

— Пей, батька, до дна! Еще привезу!..

— Куды к чертям! Что я, корова?! — со смехом ответил Разин.

Он передал тяжелый кувшин Наумову, тот — Сукнину.

— Век бы не пил вина, все водицей бы тешился! — сказал Еремеев, напившись досыта и отдавая кувшин Еже.

Ежа пил долго и с наслаждением. Передал порожнюю посудину казаку в челн.

— Теперь казни, Тимофеич. Помирать не жалко, — сказал он Разину.

— Пошел вон, дурак! — огрызнулся Разин. — Еса-у-ул нашелся!.. Изменой к боярам… Эх, ты-ы!.. Тащи свой кочан, пока цел!.. А еще хоть и в малой вине провинишься — срублю башку к черту… Срам на тебя смотреть!..

— Стало, что же, простил меня, батька?.. — неуверенно спросил Ежа, и голос его в первый раз задрожал.

— Сказали: ступай — и ступай! — прикрикнул Наумов.

— Ну, спасибо, Степан Тимофеич! Сложу за тебя башку не задумавшись в битве. Устыдил ты меня! — сдавленным голосом сказал Ежа.

Он поклонился Степану в пояс и спрыгнул в челн.

— Дядя Митяй, давай-ка бочонки! — подчалив к стругу, крикнул Тимошка. — Все бочонки налью водой!