Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая

— Ну, знаешь, Степан, ведь так-то ты сам себе яму роешь! На Дону похваляешься драку затеять. Да как же нам пушки тебе отдать! Боярина князя Иван Семеныча нрав я знаю. Коли ты хочешь на Дон попасть, то все, как в грамоте государевой сказано, так и твори, а то не отпустит! — сказал стольник.

Степан отодвинул скамью и встал. Из-под густой бороды на темной, обветренной и загорелой коже Степана вспыхнул румянец.

— Так вон ты зачем меня звал! Напоить да добром уломать отдать пушки, а там и послать на съедение! Не отдам, князь Семен Иваныч! — отрезал Степан. — Да, мыслю, ошибся ты, князь, и в боярском нраве, — сдерживаясь, сказал он. — Воевода боярин Иван Семеныч не жесток сердцем. Ден десять пройдет — он и сам нас отпустит и пушек не спросит, а про ясырь-то и думать забудет!..

— Чем его застращаешь? — спросил князь Семен с озорным любопытством, словно сам был не воеводским товарищем, а одним из разинских есаулов.

— И стращать не стану, а буду лежать в шатре да погоды ждать. А погода-то, слышь, князь, играет! — сказал Степан, кивнув на окно, за которым во дворе слышался гул народной толпы…

— Чернь играет! Ей что — лишь бы бражку пить! — презрительно возразил воевода. — Чернь играет — что ветер дует! Не тебе плыть по ветру, Степан!

— А чего ж мне не плыть, коли дует попутный? На то люди надумали парус. И бражка-то ныне твоя, а во славу мне… Слышь, чего кричат?..

Степан приложил палец к уху, и, словно в ответ на его слова, донесся с воеводского двора чей-то зычный, как колокол, голос:

— В честь и славу твою, Степан Тимофеич, пьем чашу!

— Здрав будь, батюшка атаман! — поддержали его крики пирующей толпы.

Степан встал, резким толчком отодвинул тяжелую скамью, налил кубок, поправил чалму на голове и, широко, по-хозяйски распахнув дверь, вышел к народу на высокое воеводское крыльцо.

— Во здравие всех вас, дети! — сказал он, подняв кубок.

И тысячи голосов радостно закричали ему в ответ…

Выйдя на крыльцо, Разин больше уж так и не вернулся в горницу, словно забыл о князе. Он присел во дворе к одному из потухших костров, где пели казацкие песни.

У других костров уже сытые и под хмельком астраханцы и казаки разговаривали о всяких делах. Разинцы рассказывали морскую бывальщину, переплетенную с небылицами.

«Хитрый, черт! — думал Разин о князе Семене. — Все добром да лаской, и славу и честь сулит… Хвост-то пушистый! Пузастый старик — тот злее, да проще. Зверем глядит и за свой стол не станет садить! А сей-то куды-ы хитрее!..»

— Степан Тимофеич, куды же ты девался?! — крикнул через окно стольник.

— Иди сюды к нам, князь! Песни петь станем! — насмешливо отозвался Степан.

Хмельная толпа разразилась хохотом.

— Иди, воевода, с нами сидеть! — кричали веселые, озорные голоса. — Астрахань-город молит тебя, князь Семен!

Стольник захлопнул окно, погасил свечи.

— Ну, гости, пойдем! Хозяин умаялся, спать лег, — позвал Разин и первый встал от костра.

Всею толпой астраханцы провожали Степана к берегу на струги, и он пел вместе с другими.

Возле стругов по Волге всюду были разбиты шатры, горели огни. У костров шла скоморошеская пляска, в песнях слышались женские голоса.

Сергей вышел встречать атамана.

— Пображничал с князем, Стяпанка! — добродушно сказал он.

— Я — с князем, а ты со всем городом пьешь? У вас, знать-то, бражки поболе! — задорно отозвался атаман.

— Ан врешь, Стяпан! Я с двуста казаками и в рот не беру хмелинки! Наш завтре черед, как ты тверез будешь тогда! Как ты хошь, а я воеводам не верю!

— Да кто же им верит, Серега! — обняв его, сказал Разин. — И я не верю… А пошто ты баб напустил полно в табор?

— А куды ж?! — развел есаул руками. — На струга-то бабу негоже, а в таборе вольно!.. И бог не претит, чтобы с бабами баловать. Наскучамши казаки, Стяпанка! — душевно, вполголоса добавил Сергей. — Али ты сам не скучаешь!

Сергей проводил Степана на струг и стащил с него сапоги. У Разина все кружилось перед глазами… Море качало или толпа рябила в глазах — все плыло куда-то мимо… Красноватый отблеск луны за туманом виднелся в щель между пологом, или огонь костра мерцал за завесой дыма…

Головы, головы человеческие, толпа, и кого-то надо в толпе разыскать. «Кого же, кого?» — силился вспомнить Разин.

— А меня разыскать! — громко сказала стрелецкая вдова, откинув полог шатра.

Луна красным отсветом освещала ее бронзовое лицо, смуглотою сходное с какой-то иконой.

— Почем тебе, женка, знать, что тебя мне? — спросил Разин.

— А как мне не знать! Увидала, что ты полюбил. Как вышел от воевод, и шарил, и шарил глазами, а я и сокрылась!..

— Куда ж ты сокрылась? — с тоскою спросил Степан.

Она не ответила, только качнула чуть-чуть головой, и луна засветилась медью в ее длинных глазах, в желтоватом белке и черных больших зрачках.

«Идол баньянский!» — подумал Степан, припомнив индийского идола с шестью руками, которого рыжий монах, брат Агапка, носил в заплечном мешке вместе с первопечатной «Псалтырью», египетским папирусом и бородой «дикой бабы». Был идол весь желто-красный, губы его были чуть тронуты темным пурпуром, белки глаз желтоваты, а в зрачках вставлены два дивных сверкающих камня…

Степан посмотрел на просвет в пологе. В дымящемся от лунного света и тумана предутреннем сумраке, как прежде, стояла стрельчиха и будто не смела войти в шатер.

— Ну, иди сюда, что ль, полюби меня! — окликнул ее Степан.

— Нельзя мне: ты мужа сгубил.

— Ну что ж, что сгубил! Была бы ты мужняя жена, то нельзя, а то нынче вдова — чего же тебя не любить!..

— А я тебя обманула! Я всех обманула: казнила тебя, а мой-то Антон в атаманах!

Стрельчиха вдруг засмеялась.

— Что врешь?! — закричал Степан, но голоса не было… «Неужто и впрямь я пропал и голову мне отсекли, а тот и остался?..» — думал в страхе Степан. — Что ты врешь?! — в ужасе силился выкрикнуть он.

— Стяпанка, Стяпанка, что ты, Стяпанка?! — пробормотал где-то близко Сергей Кривой.

«Что ты, что ты…» — жарко и ласково шептала вдова, качая его на шести руках и прижимая к горячей бронзовой груди…

«Да, может, и обознался, совсем не она была у Приказной палаты!» — подумал, проснувшись и вспомнив свой сон и вчерашнюю встречу, Степан.

Солнце стояло уже высоко, и говор тысячной толпы поднимался над берегом. Весь астраханский торг, покинув привычные площади города, с утра переполз к Волге. Казакам несли все, чего только могла пожелать душа.

Десятки рыбацких челнов сновали между стругами, с них подавали наверх бочонки с вином, яйца, сало, лепешки, свежую рыбу, горячие пироги…

Пригожие молоденькие астраханки, отказываясь от денег за свой товар, просили персидских нарядов, и разинцы зазывали их на струги и в шатры, чтобы выбрать наряд и примерить, каков будет лучше красотке к лицу…