Степан Злобин - Степан Разин. Книга первая

Чай, в ноги падет казачка, завоет со страху. А я скажу: «Что же, любовь да совет! Ай Стенька не сыщет моложе тебя да краше? Пойду в поход — украинку себе приведу, а не то и черкешенку, что ли». А взмолится все же Алена, на коленях станет стоять — и не прощу!.. Гришку с собой увезу в поход; пусть в батьку растет, сызмала научу его быть казаком… А Сережке башку сверну за Алену. Тоже брат, мол, остался! Чего смотрел? Послухом в церкви был за нее? Венец держал, а верность держать не сумел?! Всего искалечу, чтоб на коня не сел в жизни… ходил бы под окнами, корки на пропитанье собирал…

Стану в станице жить, скоплять голытьбу. Не одолел Корнилу Иван, так я его одолею: с тысячу казаков наберу — да в Черкасск походом… Свернем рога понизовым, всю старшину к чертям растрясу, стану трясти, как груши… В войсковой избе сам атаманом сяду, а есаулами посажу Еремеева да… Сережку Кривого, а Черноярца — письменным: пусть пишет к царю отписки… А то задавили, дьяволы, Дон… Там паны, а тут понизовые богатей. А голытьбе — повсюду беда… По всей земле схорониться негде: от дождя только в воду — один спас!..

Ишь, нигде ни огня. Все спят, а я уж приду — растревожу! Уж я покоя не дам… Хоть и сейчас во станицу, так всех и вздыму: «Вставай, казаки! Степан Тимофеич вернулся! Слезай, что ли, с печек, чертовы дети! Ставь чарки, Алена Никитична! Стосковалась, голубка? Твой, твой казак, Стенька, живенек пришел!..»

И вдруг Степан встрепенулся.

— Гей, атаманы! — воскликнул он громко. — Казачье ли дело ждать, когда с неба капать не станет, да солнышко подогреет воду в Дону, да старый дедко приедет на челноке?

— Эге, Стенько! — откликнулся старческий голос рядом из ивняка. — Що ж ты умыслив?

— Скидайте жупаны да кожухи, облегчайтесь. Черт нас не возьмет. Гайда на тот берег, там хватит на всех горилки!..

— Э, лих его взяв бы! Мокрее не будет! — отозвался второй голос.

— Вправду, пийшли, братове! — откликнулся третий.

Берег ожил вдруг голосами. Из-под кустов повыскакивали запорожцы и стали кидать на землю шапки, шаровары, жупаны, кунтуши, сваливая все в одну кучу. Через несколько мгновений сверкнувшая молния осветила десяток полураздетых казаков на берегу.

— Утре пришлем мальчишек за всей одежей, — заметил Степан.

— А неха пропадае, не жалко! — воскликнул запорожец, оставшийся вовсе голым, в одной только шапке на голове.

— Кидай вже и шапку, Мыкола! — шутя предложил другой.

— Кинь, Панько, свий правый чобит, а я тоди шапку кину!

И все засмеялись, потому что каждый знал, почему Мыкола не бросит шапки, почему Паньку дорог правый чебот. Когда, разбитые польским войском, они рассеялись на малые кучки и, уходя с Украины, хоронились то углежогами по лесам, то на хуторах пастухами, то нищими-слепцами бродя по базарам с пением молитв, а то ночью обертывались удальцами-разбойниками, налетали ястребами на панские вотчины, жгли дома, убивали старых и малых, не щадя никого, и опять утекали прочь, — вот тогда-то и завелись у них похоронки награбленного добра — в лохмотьях под разодранным платьем, в подошвах замызганных сапог, в полинялых, засаленных шапках и в кушаках…

И казаки смеялись веселой шутке, стоя под проливным дождем.

— А як дид Черевик поплыве, когда у него у кожуси и грошей и перстней богато зашито?! — смеялись казаки.

— А так у кожуси и поплыву! Не молодый, не втопну! То вы слаби, молоденьки, а мы, диды, дужче молодых.

— Гайда! — подбодрил криком Степан.

И вся ватага бросилась разом в холодные волны. Над ними реяли непрестанные молнии. Холод жег тело, сводил мышцы, теченье сносило вниз, грохотал гром. Но только посмеивались казаки, громко перекликаясь в воде:

— Тримайся [16], диду Черевиче! Як тебе кожух, тримае?

— Тримае, сынку, тримае, — ворчал, отплевываясь от волны, старый казак. — Мне у кожуси тепленько…

— От, паны браты, чему я дождика не чую? Мабуть, вин вже скинчався?!

— Эй, Стенько! В тебе голос дужий. Скрычи жинци, щобы на бэризи с горилкой стричала!..

Плыли казаки в ночной буре, боролись с водой и ветром.

— Ой, нэ тиха дорога по Тихому Дону! — вздохнул дед Черевик, выходя на берег.

— Веди, Стенько, до твоей хаты, да швидче. Горилки дуже охота!.. — воскликнул казак Приворотный.

— Погоди, атаманы! — остановил Степан. — Как же я вас поведу домой нагишами? Не дело, братцы! Жинка моя погонит.

— Э, пес! — откликнулся дед Черевик. — Сам умыслив, та й не ведэ! Становись, братове, гуськом за мою спину. Мий кожух усих поховае — широкий!

И, выстроившись гуськом, по-гусиному весело гогоча, казаки двинулись к сонной станице…

Кривой несмело переступил порог, входя в избу Разина, снял шапку.

— Стяпан Тимофеевич… — начал он робко и неуверенно.

— Здоров, Серега! — воскликнул Степан, живо вскочив навстречу с ясным взглядом и широко распахнув руки.

В крепких объятиях Разина Сергей почувствовал, что они по-прежнему братья.

— Стяпанка! Стяпан! Как ждал я тебя, соколик! Как ждал тебя, братец ты мой! Дела-то, дела у нас, братец!.. — торопливо бормотал Сергей.

Он заждался Степана и спешил все поскорее поведать ему.

— Слыхал, какие дела у тебя! Сказала казачка моя. Да дела-то не ладны, дела не казачьи, — сурово отозвался Степан. — Садись, казак. Выпьем.

Сергей помрачнел.

— Стало, ты за Черкасск, за Корнея? — спросил он.

— Вот дура! — ответил Разин. — Ну, сказывай сам все, что мыслишь, а я отповедаю после…

Сергей прорвался. Все, что надумал в последнее время, выкладывал он Степану. Он говорил, что грешно без плода лежать черным землям от края до края неба, что сам бог указал пахать землю и сеять зерна, что голодны люди, что Дон никогда без пашни не станет вольным и царь будет вечно держать казаков в удилах, пока сами они не возьмутся пахать да сеять…

Мысль о том, чтобы вспахать черноземные земли Дона, жгла Сергея.

— Ладоши горят за рассошки взяться, — в волненье говорил он. — На этих-то землях сколь хлеба собрали б! Куды там Воронеж! И рожь, и пшаница, а просо какое, а греча!.. Ко крымскому хану везли бы, ко синю морю. Вот ладный бы торг был!

— Мужик! — оборвал Степан. — Не казак ты. В холопья дворянски, на барщину тянешь!

— Да баре отколь? Где дворяне?! Кто пашет, тот пашней владает — вот правда в чем! — возражал Сергей. — Эх, Стяпан, а я думал тебя в атаманы ладить. Корней, слышь, на нас из Черкасска хочет ударить. А мы сами — сила. Попробуй нас тронь! Я перво всего пять десятков привел мужиков, а ныне нас тут сотни с три — целый табор стоит за станицей. А драка за пашню пойдет — и еще набегут…

— Башку тебе ссечь за экий мятеж на казацкую волю! — неожиданно заключил Степан, поразив Сергея.

— Ды, Стяпанка, а как же им жить?! В боярщину, что ль, ворочаться?! — рассеянно возразил Сергей. — Мне-то что — для себя, что ли, пашня?! Мне хлебное жалованье дают, я и сыт… На новых прибеглых глядеть — берет жалость. Им хоть в турщину впрямь продаваться приходит!..