Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)

«... А на Дону объявились вести от Стеньки-вора, что скоро-де вор на Дон будет. От тех вестей весь Дон замутился, ну, чисто с ума посходили, боярин-батюшка! Кричат его свободителем православных невольников из басурманского плена и любят его. Да мужицкий скоп беглых людишек с пять сот дожидает безбожника Стеньку Разина с моря, и войсковой атаман Корней того скопа нам, войсковым есаулам, отгонять не велит, сказывает, что от того отгона быть сваре и мятежу...»

– И подлинно быть! – перебил Корнила.

– Не горячись, Корнила! – спокойно остановил Алмаз и продолжал чтение: – "А ныне я, батюшка боярин, того страшусь, что Стенька-вор хитростью на Дон проскочит, минуя Астрахань, а нам тут не справиться с ним, и вы бы помыслили загодя, чтобы казацкому войску в подмогу стрельцов и прочих государевых ратных людей пять или шесть полков выслать в Черкасск. И я войсковому атаману Корнейке про то сказывал, да Корней отрекается, государева войска страшится хуже лихих иноземцев.

И я про все то думному дьяку Алмазу Иванову не пишу того ради, что думный дьяк от Корнилы задарен дарами и во всяких донских делах глядит изо рта у Корнилы. Того ради, боярин, о Стенькином Разина воровстве довожу тебе, как ты, боярин, велел – мимо Посольска приказа". «Как ты, боярин, велел»! – значительно повторил Алмаз.

– Так что же теперь будет, Алмаз Иваныч? – спросил атаман. – Ведь боярин-то лист получит, прочтет... А в листе-то что!..

– Ну, что в листе? Ничего! Власти хочет, ко власти и лезет! Кто же без свары ее берет! – успокоил приятеля думный дьяк. – Ты, Корней, мне иное скажи: может Стенька скакнуть на Дон с моря, минуя Волгу? Да коли выскочит вправду, – что делать станешь?

– Не дай бог, Иваныч, чтобы пролез! Надо его всеми силами не пустить! Непокой на Дону... Только стрельцов на Дон слать – боже избави! Стенька тогда объявит себя заступником воли донской и обычаев дедовских, и домовитые многие, мыслю, пристанут к нему! Надо Стеньку побить, покуда он плавает в море. Тогда я и скоп мужицкий рассею. А ныне, Алмаз Иваныч, Стенька Дону – гроза. Такая гроза, – страх и помыслить, что станет с Доном, если, избави бог, он степями пролезет!..

– Эк малюешь! Как богомаз сатану в церковном притворе, – усмехнулся Алмаз.

– Уж лучше пусть сатана, прости боже, придет на Дон! – воскликнул Корнила, и столько в голосе и во всем его облике было тревоги и опасения, что думный дьяк успокоил его:

– Не придет, Корней! Кто же пустит его хоть единый шаг ступить на российский берег, что ты! Ведь сколько злодейства наделал!.. Астраханского воеводы товарищ в море пойдет со стрельцами московских приказов и там все потопит.

– Туды и дорога! Тужить не стану о крестном сынке! – облегченно вздохнул Корнила. – Отбился от рук – на себя пусть богу пеняет!

– Пойдем ко мне домой, все рассудим, – вставая, сказал Алмаз.

Корнила поднялся вслед за ним от стола, но в это время примчавшийся от царя дворянин потребовал думного дьяка без мешкоты во дворец «вместе с тем сундуком, каков ему ведом».

Думный дьяк выразительно посмотрел на Корнилу.

– Упредил он тебя? – осторожно спросил Корнила, и в глазах его отразился испуг.

– Сколь ям на большом пути попадает, а бывалый конек их все перескочит! – успокоил Алмаз. – За правду стоять – и царя не страшиться, Корнила Яковлич! А мы с тобой всегда за правду...

Ввиду поспешности и важности дела, несмотря на поздний час, царь ожидал прибытия думного дьяка. Алмаз пошел в маленькую горенку, удаленную от прочих покоев. Тут почасту царь говорил со своими ближними обо всяких тайных делах, потому и самую горенку во дворе называли «посольской» или «тайною» комнатой. Алмазу тут приходилось бывать много раз. Здесь были скамьи в три ряда, царское кресло и широкая лавка с волосяным расшитым полавником, на которой царь, утомившись, любил полежать на боку во время затяжной и нередко трудной беседы; стол, два кресла, на столе – подсвечники с толстыми свечами, рядом – кувшин хлебного кваса и две небольшие глиняные кружки.

Недавно овдовевший и от печали осунувшийся и похудевший царь сидел с Ордын-Нащокиным. Посланный дворянин внес за Алмазом тяжелый ларец, поставил его на стол и тотчас же вышел.

Думный дьяк подошел к царской руке.

... Старческий, надтреснутый голос Алмаза, монотонность чтения, непрерывные зевки, от которых, по старости, Алмаз уже не умел удержаться, дрожание его пальцев – все раздражало царя, пока Алмаз перечитывал письма и доношения.

– Терпеть не люблю приказны отписки! – прервал царь чтение. – Может, в том письме и вся истина, да души нет – одна быль... Вот ты прочитал, Алмаз, что Стенька русских невольников на кизилбашцев выменял, чуть ли не целое войско, а мне невнятно: отколь же у них столько русских?

– Язычники всякие, государь, на твоих людей и на земли твои нападают повсядни. Когда застанут в немногом числе, нечестно хватают и полоняют. И я не по разу тебя молил, государь, послать воевод проучить их, – пояснил думный дьяк.

– Послушать Алмаза Иваныча – выйдет, что Стенька-вор их теперь проучил! – с насмешкой сказал царский любимец.

– Прямо лыцарь, за христианскую веру воитель! – раздраженно воскликнул царь. – Завеличался вор, да и ты, думный, тоже его величания умножаешь... Как он там у тебя в бумаге... шаха «братом своим любезным», что ли, назвал?

Алмаз усмехнулся.

– А шаху то поделом! Не водись с ворами! Шах Стеньку изменой на службу к себе звал, а тот его – братом!..

– И смеху в том нет никакого! – вспылил царь. – К святыням, к величествам лезет вор! Должно, он с Хмельницкого взял обычай: тот тоже по братству писал к молдавскому господарю и ко крымскому хану... По запрыску зверя знать! Християн свободитель!.. – со злобной насмешкой сказал царь. – А как мы теперь того «християн свободителя» от «милостей» его к нашей державе отговорим? Чем его унимать, как мыслите? Как нам с «лыцарем» далее быть? Что ты скажешь, Алмаз?

– Мыслю я, государь, что стольник Семен Иваныч князь Львов выйдет в море вору навстречу да, к астраханским стенам его не допустив, и утопит в пучине морской со всем скопищем черни, – ответил Алмаз.

Царь не ответил и вопросительно посмотрел на боярина.

– Чернь – как червь, – важно ответил Ордын-Нащокин. – Червя рассечет садовник лопатой, и каждая половина живет по себе. Снова секи их на два, и каждая часть сызнова станет жить. Души в черве нет – одно бытие. Так и чернь бездушна... В море простор велик. Коли станем в море воров побивать, разобьются они на части, рассеются по морю, потом возвернутся малыми ватажками, да каждая станет расти по себе. Стенька-вор тем уж хорош, что вся смута донская сошлась под него воедино. Мыслю, на Дон его пропустить, не спугнуть единства воров, а наших стрельцов московских не в Астрахань слать, а на Дон, в подмогу добрым донским казакам, кои государю и державе прилежны; да там, на Дону, ворам головы прочь!