Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)

Марья знала, что воевода тащил к расспросу бежавших из Яицкого городка стрельцов и прочих людей, видя в них атаманских подсыльщиков. По совету бабки в первые дни сказалась она прибывшей не из Яицка, а из Красного Яра, чтобы избегнуть расспроса в Приказной палате. Так стала она немою сообщницей разинского подсыльщика Никиты. Она и рада была бы ему отплатить за насилие, но молчала из боязни за себя. В первый раз сказала она воеводе о казни мужа и сама испугалась, но воевода был озабочен своим.

– Все врешь! – остановил он стрельчиху. – Брат воеводский – царю не ослушник! Смехом он говорил то нелепое слово. Полюбилась, должно быть, ему ты – и все. Вот и хотел он тебе угодить да любовную хитрость умыслил: про то, что побьет вора, сказывать вслух, чтобы тебе стать милее, а ты и поверила сдуру!

– Так что ж, князь Михайла Семеныч меня обмануть приходил? – растерянно спросила стрельчиха. – На что же ему далось меня обмануть? Али сердце мое не довольно болело?! За что же я бога молила о здравии князя Михайлы! Я мыслила: он изо всех бояр самый смелый – дерзнет на злодея. А он для забавы, лишь языком потрепать, чтобы с блудной бабенкой потешиться? На то, знать, и сабельку носит?!

Злобная ненависть Марьи к Разину не вызвала в воеводе сомнений. Горячность ее убедила боярина в правде ее слов. Он испугался того, что Михайла может стать нарушителем царской воли, но если бы в самом деле вдова дерзнула помыслить на атамана, – кто может быть виноват, что помстилась гулящая женка!

Прозоровский взглянул на нее.

«И обличьем взяла, и станом пригожа стрельчиха», – подумал он.

– Коли тебе за мужа помститься охота, то не жди за себя иных отомстителей, – сурово сказал боярин вдове.

– Что же, самой, что ли, с саблей мне выйти?! – дерзко спросила вдова.

Но боярин не возмутился.

– Сабля – не женское дело... Сумела ты брата Михайлу пленить красотой, сумей вора прельстить. В том женская сила твоя. Бражники все казаки. И Стенька, как все, по корчмам небось ходит, вино пьет. Государь даровал ему милость, да от корчмы и отравного зелья кто пьяниц блюдет?! Упился да сдох – и бог судья вору. Не станем жалеть!

Марья смолчала, но волненье ее можно было увидеть по вспыхнувшему румянцу и частому дыханью. Глаза ее блестели, как в лихорадке...

– Дозволишь домой идти, воевода-боярин? – спросила она дрогнувшим голосом, и воевода понял, что стрельчиха решилась на месть...

– Иди с миром, – сказал Прозоровский. – Да про брата Михайлу ты думать забрось...

По ночному городу Маша шла как в угаре, не чувствуя ног. Мысль, которую ей подсказал воевода, палила ей сердце и печень.

«Пойду стречать его на бую. Пойду! – возбужденно мечтала она. – Приоденусь, брови сурьмой наведу, набелюсь, нарумянюсь. Заманю его, напою вином. Чай, захочет выпить с похода... Захочет! В Яицком городе говорили, что бражник... Придет! Обойму, приголублю злодея, ласки ему напоследок не пожалею... А там надсмеюсь!.. Увижу, что встать не может, – скажу: „Конец тебе, атаман-губитель! Пуля тебя, колдуна, не берет, ни сабля. Царское сердце околдовал ты и милости царской дождался... Бояре простили тебя. Да я, Машка, тебя не простила! Стрелецкая вдова повдовила твою казачку... Сладко собачьей-то смертью издохнуть?!“ Я зелья найду! Хитер воевода: брата, вишь, не пошлет, а женке греховные помыслы в сердце разжег! Потом, мол, не мой ответ, а я-то схвачу злодейку-колдунью, по царскому Уложенью, да вместе с зельем отравным ее на костер! И заботы не станет! А я и того не страшусь! Ничего не страшусь!..» – разгорелась Марья...

– Христос с тобой, воротилась!.. А я и назад уж не чаяла ждать... Час-то поздний. Вторые, чай, петухи кричали, – встретила Марью старуха. – Постеля открытая ждет. Ложись. А я у тебя посижу...

– Утре, бабушка, утре про все расскажу. Ныне спать! – сказала вдова, уже скидывая одежу, не в силах ни думать, ни говорить ни о чем, кроме своего жгучего замысла...

Степан Тимофеич не спал. Сидя на палубе, молча глядел он в темную воду залива, которая едва колыхалась легкой волной, и думал о том, что нелегко будет прорваться в Волгу. Он считал, что сделал ошибку, направившись к Четырем Буграм, к устью Волги, что было вернее и легче пройти через Красный Яр в Ахтубу и при попутном ветре проскочить в верховья, хотя бы на малых челнах, покинув большие струги воеводам в добычу. Сейчас уже обмануть астраханского воеводу было немыслимо. Если стрельцы не пошли догонять их в море, то, значит, решили ждать в устьях.

С боем идти через Астрахань Разин сейчас не решался. Ломить через степи на Дон было тоже опасно в столь малом числе. Он не показывал казакам своей озабоченности, поддерживал их веру в то, что нужно всего два-три дня отдохнуть, но в душе знал, что от гибели может их спасти только какая-то необычайная выдумка, хитрее той, какая выручила в бою с Менеды-ханом...

Среди ночи послышались с моря крики дозорных и тотчас же стихли. Потом к атаманскому стругу на веслах направились два челнока. Тимошка Кошачьи Усы за своим челноком привел двоих московских стрельцов, сказавших, что привезли атаману грамоту. Их впустили на струг.

– Чья грамота? – спросил стрельца Разин.

– Князь воевода стольник Семен Иванович сказывал – царская, – отозвался тот, подавая столбец с висячей печатью.

Митяй Еремеев при свечке с трудом читал вслух:

– "...а буде он, Стенька Разин с товарищи, в старом их воровстве нам, великому государю, вины свои принесут и крест поцелуют да вам, астраханским воеводам, боярину Ивану Семеновичу с товарищи, пушки, и струги, и ясырь отдадут, и мы, великий государь, прежние их вины им отпустим. Идти им на Дон и селиться там вольно, а жить им, Стеньке с товарищи, по станицам тихо, без грабежу и обид..."

– Постой-ка, Митяй, не спеши... Ну-ка, сызнова. Я что-то в мысль не возьму, мудрено!.. – перебил чтение Разин.

Еремеев читал все с начала.

– Стало, что же, нам государь Алексей Михайлыч вины отдает? – удивленно спросил атаман. – А чего воевода сказать велел? – обратился он к посланному с грамотою стрельцу.

– Стольник Семен Иваныч князь Львов велел сказать, чтобы ты всяко дурно оставил да без опаски, без бою шел в Волгу да выше города в Болдином устье стал со стругами. А когда хочешь мирно жить, то со мной пятерых своих лучших людей послал бы на струг к нему, и те стрельцы за все войско твое принесут государю вины и крест поцелуют...

Царская милость озадачила Разина: что могло означать прощение прежних вин?

"Караваны грабили, казнили стрельцов, воеводу стегали плетьми, город взяли... – напряженно думал Степан. – Неужто за то даровал государь прощение, что шаха персидского войско побили? Неужто мы в том заслужили царю? Али пущего забоялись нас бояре? Может, того и страшатся, что станет расти казацкая держава от Буга до Яика, затем и хотят привести нас к миру?! В Москву заглянуть бы единым глазом да помыслы их проведать!.. Обманом ли взять хотят?.. Ты, мол, крест поцелуй, отдай пушки, а там тебя и в борщ... С них и станется, право!.. Стрелец говорит, что четыре приказа московских стрельцов посадили в струги поджидать нас с моря... Куды, к чертям, с четырьмя приказами биться?! Да шведов, да англичанцев прибрали в начальные люди...