Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)

– Дави их, братцы! – подбадривали казаки.

Толпа шумела и ликовала. Но стрельчиха не видела ничего.

Страшный озноб охватил ее плечи, так что даже в толпе враждебных оборванных людей пожалели ее, разодетую в шелк и соболя.

– Пустите купчиху вылезти из содома: вишь, бедную, треплет трясуха. Гляди, на глазах с лица спала! – заговорили вокруг.

И, не помня себя, вдова вырвалась в узкую татарскую улочку...

Ни бедняк, ни богач, ни самые бывалые люди, ни русский, ни татарин, ни в Астрахани, ни в Москве, ни в иных местах – никогда и нигде не видали такого богатства. Даже когда проезжал через Астрахань антиохийский патриарх, один из пяти владык православного мира, – даже тогда не сверкало все таким торжеством. Богатейшие купеческие караваны и посольства персидского шаха казались убогими перед этим великолепием.

Могуществом и повелительной силой дышало все существо Степана. Гордо подняв большую умную голову, с расчесанной надвое бородой, со смелым взглядом, устремленным вперед, с высокой богатырской грудью, шагал он в торжественном шествии. Казалось, что он может приказывать всем и силе его нет предела.

От самой пристани, с Волги, было видно высокое каменное строение Приказной палаты Астраханского царства. Над острыми коньками его кровли на длинных раззолоченных иглах высились резные золоченые петухи и кони, которые повертывались под ветром все в одну сторону головами. На башенках Приказной палаты стояли небольшие пушечки, и около них торчали одинокие пушкари, возле которых всегда, по указу нового воеводы, вился дымок фитилей, что означало готовность города Астрахани к обороне азиятского рубежа державы... Перед высоким каменным шатром большого крыльца день и ночь стояли четыре стрельца с бердышами. В верхних ярусах окон, еще по старинке, была вставлена слюда, а более широкие нижние окна сверкали веницейским стеклом.

Вся толпа, от пристани провожавшая Разина, из узких улиц влилась на просторную площадь перед Приказной палатой.

В смущенье глядел астраханский воевода через окно Приказной палаты на встречу Разина астраханцами. Думалось, по всей Астрахани нет столько жителей, сколько вылезло голытьбы из слободских землянок, рыбацких шалашей, из древних каменных щелей окраины.

«Обхитрил, окаянный вор!» – думал о Разине воевода, получив от князя Семена Иваныча Львова с Болдина устья весть о том, что струги его стали там на прикол и ждут, что вот-вот прибудет к ним весь караван Степана.

Если бы эта весть была Прозоровским получена чуточку раньше, он не велел бы сказать атаману, что ждет его у себя, в Приказной палате. Он приказал бы его есаулам воротиться назад на струги и сказал бы, что примет их только у Болдина устья...

Но Разин опередил князя Семена: его есаулы явились от буя раньше, чем Львов прислал весть. Они говорили свои речи с такой хитростью, что воевода подумал, будто князь Семен со своим караваном также стоит на бую. Воевода никак не ждал, что его товарищ стольник князь Львов легковерно отпустит воров со своих глаз. Ужо будет стольнику доброе слово от воеводы за все про все!..

Прозоровский не понял только того, что невластен был князь Семен удержать целый город, что бывшие с ним стрельцы не хотели вступать с казаками ни в спор, ни в драку, а если бы до того дошло, то сошли бы все к атаману. Князь Семен это лучше почуял: потому-то и поспешил он повернуть весь свой караван и пошел прямо к Болдину устью, чтобы раньше, чем Разин придет со своими стругами туда, увести стрельцов от общения с казаками...

Но народ астраханский невиданным скопищем, в котором была не одна тысяча тех же стрельцов, – народ встречал Разина ликованием и приветом, народ кричал ему здравицы, народ его провожал горящими взглядами, жарким сердечным словом и всею душой был с ним, словно сам богатырь Илья Муромец после битвы с татарами въехал с дружиною в город...

«За что почитают его? За что любят?!» – размышлял воевода, глядя в окно, как из закоулков выходили новые и новые толпы, кричали Разину:

– Здравствуй, честной атаман!

И он отвечал им все более внятно, все более громко, уверенно и смело:

– Здоров, народ астраханский!

И вдруг какая-то женщина, вырвавшись из толпы, бросилась на ковер на колени, прямо под ноги атаману.

– Сударь Степан Тимофеич! Князюшка мой, атаман! Велел бы боярам-то сына мово отпустить на волю. Ведь год уж, как гинет в тюрьме!

Она схватила Степана за ноги, целуя его сапоги, стирая пыль с ярко-зеленого сафьяна.

– Что ты, что ты, мать! Не боярин я! – отшатнулся Разин.

Но женщина крепко вцепилась в его сапог.

– Сыночка спаси, князек дорогой! Сжалься, родимец! – молила она. – Его воеводы держат. Последняя ты надежда моя, Степан Тимофеич! Неужто загинуть в тюрьме?! Вот такой же молоденький паренек! – указала она на Тимошку Кошачьи Усы, важно шагавшего в свите.

– В какой же вине он в тюрьме? – спросил Разин.

– А нету на нем никакой вины! Никакой!

– Как так?

– Что тут дивного, атаман! Сколь народу сидит безвинно! Воеводы лютуют, конец свой чуют, – вмешались голоса из толпы.

– Усовести, атаман, воеводу!

– Вступись-ка, Степан Тимофеич!

– Срамно, астраханцы! – громко воскликнул Разин. – Вона вас сколько, а воевода один. Сами уговорили бы добрым обычаем, по-казацки: за хвост – да и в Волгу!

Разин неожиданно громко расхохотался, и тысячная толпа вокруг взорвалась хохотом.

– За хвост – да и в Волгу!.. – передавали со смаком из уст в уста. – Воеводу – за хвост, да и в Волгу!..

Разин развеселился: он шел с изъявлением покорности воеводам, а народ говорил ему, что он сильней воевод. Бесшабашное удальство охватило его. Он случайно взглянул на окна богатого каменного здания Приказной палаты и увидал в широком окне боярское платье. Разин понял, что сам воевода тайно подглядывает за ним.

Подьячий Приказной палаты, с бородкой, похожей на банную мочалку, выскочил на высокое крыльцо, торопясь увести Степана от глаз народа.

– Здравствуй, честной атаман! С приездом к нам в Астрахань, сударь! – залепетал он, согнув спину и кланяясь, как боярину.

– Здорово, здорово, чернильна душа! Где у вас воеводы?

– Боярин Иван Семеныч тебя поджидает. Пожалуй, честной атаман, в большую горницу, – забормотал подьячий, поспешно распахивая дверь и забегая вперед. – Не оступись – тут порожек, – предупредил он.

– Сроду не оступался! – громко ответил Степан, перешагнув порог воеводской просторной горницы.

За его спиной подымалось по лестнице все казацкое шествие.

Разин заранее сам приготовил хитрый чин и порядок прихода в Приказную палату. Он собирался торжественно поднести свой бунчук воеводам в знак покорности и смирения. И вдруг сам же все спутал.