Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)

– Три дня вся станица гуляла, а после веселья как раз атаман станичный и помер. Старики своего хотели поставить, а молодые и налегли за Ивана, – с увлечением рассказывал Тимофей. – Ажно в драку сыны на батьков повстали. Ну, обрали Ивана. А как по своим куреням пошли, старики помстились: пришли сыны по домам, отцы тут же разом велят по-батьковски: «Скидай порты да ложись на лавку...» В тот день все молодые побиты ходили...

– И ты атамана – лозой тоже, батька? – со смехом спросил Стенька.

– Мне честь – сына обрали. Пошто же мне его сечь! И в драку он не вступал. Как стали его кричать в атаманы, он повернул да и с круга ушел, – с гордостью за Ивана говорил Тимофей...

Стенька радовался приходу домой. Все было здесь мило и близко. Хотелось встретить всех старых знакомцев, соседей, сверстников, Сергея Кривого, крестного батьку Корнилу и даже былого «врага» – Юрку...

Не прошло и дня, как в избу набились казаки послушать рассказ о странствиях по московским землям. Отец велел взять из подвала бочонок меду, мать напекла пирогов, и со всей станицы сбежались мальчишки – сверстники Фролки – глядеть на Степана, будто на диво.

Сидеть на виду у всех, стукаться со всеми чаркой, потягивать хмельной мед и говорить, когда другие молчат, важно покашливать, припоминать и видеть, как собравшиеся сочувственно качают головами, – все это льстило Стеньке, ставило его на равную ногу с бывалыми казаками. Довольный всем, он досадовал только на то, что слабо еще пробился темный пушок усов и мало покрылись черной тенью его рябоватые, смуглые щеки.

Стенька рассказывал о пути на Москву, о встречах с крестьянами и горожанами, о том, как скучал по Дону, видя вокруг так много неправды. Он поведал и о том, как побил купца возле часовни, и всем казакам понравилось, что его отпустили из Земского приказа. Говоря о Посольском приказе и о своей беседе с Алмазом Ивановым, Степан похвалился тем, что думный дьяк знал о походе его батьки, и пересказал слова дьяка, что о той же великой правде Тимоши Рази печется сам царь...

– Долго что-то пекутся, да все не спеклись! – смеялись казаки. – Должно, у них плохи печи! Осенью Земский собор объявил Украину русской, а драки доселе все нет!

Степан рассказал и про «дикую бабу». Все смеялись. Потом стали спрашивать про монастырь, про богомолье, про мощи угодников, и Стеньке пришлось напропалую врать, припоминая, что говорили о Соловках бывалые богомольцы, потому что он не хотел никому поведать об убийстве Афоньки. Но вдруг во время рассказа он, заметив насмешливый взгляд Ивана, замолчал и сделал вид, что хмелеет...

«Отколь он увидел, что я брешу?!» – подумал озадаченный Стенька.

Вечером, когда уже разошлись гости, Иван зашел в курень Рази.

– Стенько, сойдем-ка на улку, – позвал он брата.

Они вышли на темный двор. Пахнуло весенним духом навоза, тепла, свежих трав и медвяных цветов. В лесочке у берега Дона звенели ночные соловьи.

И Стенька был счастлив так идти нога в ногу со старшим, любимым братом, который, несмотря на свою молодость, стал уже головой всей станицы.

Они шли по дороге над Доном. Высоко стояла ясная, синеватая луна, серебря траву и листья прибрежных ветел. Легкий ветерок тянул с юга. Пролетая над широким простором цветущих степей, он был душистым и нежным.

Стенька вздохнул всей грудью.

– Рад, что домой воротился? – спросил наконец Иван.

– А что краше Дона?

– Вот то-то и есть... А ты ушел, Дон покинул и чуть не пропал там, дурень!..

– Пошто я там чуть не пропал?! – воскликнул Степан, который никак не ждал, что Ивану известно о случившихся с ним происшествиях.

– А ты со мной не криви, святой богомолец! Наместо молитвы пошел по башкам топором махать...

Стенька искоса посмотрел на брата. В прищуренных глазах его, глубоко сидевших под крыластыми бровями, при луне блеснул насмешливый огонек.

Степан в смущении промолчал.

– Ты что же мыслишь: Московское царство – орда? Зарубил монаха, махнул себе в лес, так никто и ведать не будет? Везде, брат, найдут!.. В войсковую избу из Посольска приказа, с Москвы, прислали письмо. Как к вам-де казак-малолеток Разин Стенька, Зимовейской станицы, с богомолья воротится, и вам бы его прислать в Москву, в Патриарший приказ, к ответу за душегубство. Да при том письме расспросны листы богомольцев и монастырских крестьян.

Иван посмотрел с насмешкой на брата и шутливо надвинул ему на глаза шапку.

– Эх ты! Заступщик за правду! – тепло сказал он. – Они же все, отпираясь, в расспросе твердят, что заступы твоей не молили, а ты, дескать, сам «неистово, аки зверь, напал на монастырского брата Афанасия и топором его сек ажно насмерть».

– Чего ж теперь будет?

– Вот то-то – чего? Будет тебе от крестного на орехи! Меня и то за тебя чуть живьем не сожрал. Сказывает, другим казакам на Москву прохода не станет, коли тебя не послать к патриарху. А ты, вишь, и царю не хотел поклониться, предерзко с царем говорил.

– Как предерзко?! – удивился Степан.

– А как? На Дон его звал дудаков травить соколами... Корнила горит со стыда...

Стенька потупился. Воспоминанье о встрече с царем и так его каждый раз смущало.

– Не поеду в Черкасск, – угрюмо буркнул Степан.

Иван качнул головой.

– Нет, ехать надо, Стенька! Ты казак, не дите. С покорной башкой к нему явишься – сам пощадит. Вдвоем уломаем! – сказал Иван.

Серебряная луна в легкой дымке катилась над Тихим Доном, соловьи продолжали греметь в ветвях ивняка. Но Степан уже ничего не слышал: ему представлялся либо путь на Москву в цепях, либо глухая засека где-нибудь на сибирской окраине, куда из Москвы посылают в службу провинившихся ратных людей...

На рассвете, собираясь с Иваном в Черкасск, Стенька хотел разбудить Аленку, но Иван отговорил его:

– У Корнилы в доме с Сергеем не потолкуешь ладом – все будет ему недосуг за работой. А тут, во станице, оставишь ее, он сюда за сестрой приедет – и вдоволь наговоритесь...

Они отправились в путь вдвоем.

Стенька гордился Иваном. Какая величавая, орлиная осанка у него! И бороду успел вырастить пышную и густую, будто уж сколько лет в атаманах. А шапку носит совсем особо, сдвинув на самые брови... Да слушает, что говорят, чуть прищурясь, будто легонько смеется над всеми. А сам говорит крепко, твердо, голос густой. Что сказал – то уж то! И душою прям, ни с кем не кривит. Кто неправ – хоть Корнила, – так прямо и режет!.. А на коне-то каков!..

Дразня отвыкшего от езды Степана, Иван обгонял его на своем скакуне, перескакивал через камни, овражки, ямы, резвился, как сверстник Стеньки.

Степан почти позабыл о нависшей над ним грозе.

По пути приставали к ним атаманы из других верховых станиц, и тут Иван перестал казаться мальчишкой. Казаки говорили между собой о том, что по дороге проехал в Черкасск царский посланец. Они гадали: не затем ли их вызвал Корнила, чтобы выслушать царское слово, и что за новость привез дворянин от царя казакам?