Степан Злобин - Степан Разин (Книга 2)

– Да, мыслю, сын, коли сами покинем своих коней, то лучше будет, не то и в российски края занесем поветрие. А то бог пошлет – здоровыми разживемся.

– Сколько же ныне у нас лошадей? – спросил Степан.

– Не более тысячи ныне, и тех надо бросить... – грустно признал старик. Только Боба, державший дозоры по Волге выше Царицына, да Алеша Протакин с конными, оберегавший волжские берега от Царицына до Черного Яра, остались единственной конной силой разинцев...

Ближними есаулами на стругах были Сергей и Наумов. Наумов не ладил с Сергеем. Ему все казалось, что с той поры, как вернулся Сергей, атаман стал с ним меньше делиться своими мыслями. Степан замечал его ревность, но лишь усмехался.

Такая же встреча, как в Черном Яру, ожидала войско в Царицыне.

Здесь ждал Степана заранее предупрежденный гонцами брат Фрол, который приехал нарочно для этой встречи из Кагальницкого городка.

– Казачка ждет тебя, брат, – сказал Фролка. – Погости на Дону. Войско тут постоит без тебя. Навоевался – ишь, целое царство за пазуху положил! Отдохнул бы!

Степан вздохнул.

– Смеешься ты, Фролка, или глуп?! Да кто же мне отдыха даст?! Надвое тут разошлась дорога, – пояснил он. – И здесь надо крепче подумать, как дальше идти на Русь – Доном или Волгой.

Степан созвал есаулов к себе на совет. Заговорил сразу так, как будто давно уже все собирались идти на Москву.

– Да, батька, на что нам Москва! – заикнулся Митий Еремеев.

– Тебя не спрошал! – оборвал его Разин, но спохватился. – В Москве все дороги сошлись. Кто Москвою владает, тот и всей Русью владает! – сказал он. – Москвы не минуешь! И сам государь велел нам идти на Москву. А кою дорогой идти – вот к тому и совет.

– Доном, батька Степан Тимофеич, нельзя. Великая рать пройдет, то запустошишь украинные города и скудость по Дону будет, а ныне и так на Дону небогато! – заговорили исконные донцы, забота которых прежде всего была о своем Донском крае.

– Да еще потому, батька, Доном нам не идти, что Тамбов и Козлов – города велики, многолюдны и дворян там и всяких людей боярских доволе. В Тамбове рязанцы на службе. Туда пойдем – крови много прольется.

– А может, степями нам путь скоротить под Тулу, не то на Оку да в Касимов! – подсказывали из тех казаков, что ходили с Василием Усом.

– Степями пойдешь, то голодом всех поморишь! Как с собою запасы обозом везти да на чем? И коней не стало, да и на что нам таков тяжелый обоз?! – возражали им.

– Стало, нам путь один – Волгой! – решительно заключил Степан.

Для укрепления своего пути он тотчас велел рассылать людей с письмами по всему Приволжью.

Фролка жаловался Степану, что в Черкасске стало малолюдно, потому что в поход не ушли одни домовитые, и черт знает что они могут наделать... Друг Степана острогожский полковник Иван Дзиньковский уже сообщал, что какие-то люди, таясь, пробрались через Острогожск в московскую сторону и стояли целые сутки у воеводы. Дзиньковский их не сумел задержать, но беспокоился, что это могли быть вестники с письмом от Корнилы. Фролка не знал, что делать. Он был по природе не воин.

– Надо Черкасск укрепить, – согласился Степан. – Пошлю я с тобой твоего тезку Фрола Минаева с дву тысячью казаков: пусть станут в Черкасске для береженья. Да пушек десяток с ними да нашу казну. По всей Руси войсковую казну нам возить ни к чему. Мало ли случай какой на войне!.. Да Слободскую Украину пора прибирать к рукам. Дзиньковский там пособит, в Острогожске. Мы с ним, когда польских панов колотили, тогда говорили: до русских панов бы добраться!.. Ты ему больше пиши да гонцов посылай для вестей. Как бы, вправду, бояре с Украины на нас не пришли!

В царицынских кузницах денно и нощно ковали копья и бердыши.

Из степей в войско Разина подошли татары, с верховьев явились посланцы от черемисов, мордвы, чувашей. Поп Василий, мордовец, знал их языки, уговаривал встать за великого государя и патриарха.

Он же привел ко кресту царицынских жителей.

По городам Поволжья разинские гонцы развозили письма, призывая народ стоять за веру, за великого государя и за царевича Алексея Алексеевича, за патриарха Никона и за Русскую землю и верно служить атаману Степану Тимофеевичу.

Ладья с низовьев бежала к Царицыну. Старый рыбак правил парусом. На носу, глядя в воду, сидела стрельчиха Маша. Она обещала отдать за провоз кольцо и сережки – немалая плата; старик увез бы ее и за одно кольцо.

Рыбак глядел на нее с сомнением. Странная женка. Пошто ей в Царицын? Али муж с атаманом ушел, догонять собралась? Много разинских тут повенчались. Недельку пожили с женами, да и в поход, а ей полюбился казак... Да где там найти в эких толпах народу! Ну, пусть поплывет... Рыбак молчал. За целую жизнь у него накопилось довольно думок. Он мог плыть неделю – ему бы хватило, о чем вспоминать без людей. В долгие годы своего одинокого промысла старый привык быть один на реке ночами и днями.

Маша молчаливо глядела в течение Волги, которое одолевала ладья на парусе, полном горячего душного ветра, и, как течение Волги, текла перед Машей вся ее жизнь от первой встречи со Степаном...

«Ты?» – спросил он ее в тот, в первый раз. В одном этом звуке сказалось все, чего другой не высказал бы и в тысяче разных слов... Знала она тогда, что ему не уйти, не минуть ее... И пришел... А она персиянской царевной, бедняжкой, сдуру его тогда попрекнула... А он и ушел, ничего не ответил. Сказал бы: мол, Маша, дуришь, уйду да покину навеки! Куды тебе деться? Сама бы схватилась, припала к нему на грудь, смолой прикипела бы в ласке... Как он тогда ее отшвырнул – замерла и застыла, ждала: вот подхватит, сломает... А он и ушел, ничего не сказал... Только шаги отдавались...

Потом казаки гуляли по городу, всю Астрахань перевернули вверх дном, точно буря играла, да вдруг и ушли, покинули город. Стрельчиха не верила, что атаман не вернется, сидела в избе, почернела с тоски... Не раз потянулась рукой к отравному зелью: выпить чарку – и нет больше Машки-стрельчихи... А что смертный грех?! И так не святая!.. Сидела неделю, другую немытой, нечесаной, будто другой раз казнили на плахе мужа. Даже старуха не смела к ней приставать с гостями. Да вдруг воеводские «гости» нагрянули ночью, схватили, поволокли.

Старый черт всех повыгнал.

– Что же, стрелецка вдова, приходил к тебе вор?

– Приходил.

– Любить обещался? – спросил воевода.

– Мало ли что! – угрюмо сказала она.

– Угощала вином атамана?

И стрельчиху как прорвало:

– Ты приходи, воевода боярин. Сулейка есть у меня в головах с заветным вином. Угощу!.. К чему ты меня подбиваешь, бесстыжий? Не знаешь греха?!

– Ишь ты, взъелась! – сказал Прозоровский. – Спасала его, говорят, от напасти, кричала, народ призывала?!

– Кого бьют у моих ворот, я не ведаю, да ответ за убойство держать не хотела!.. – возразила стрельчиха. – К тому и народ призывала! Воеводского брата побили раз тоже, меня воевода таскал...