Степан Злобин - Степан Разин (Книга 2)

– С тобой?! – в негодовании и злобе вскинулась Марья. – Чтобы я после сокола к петуху на насест заскочила?! Да разум-то где у тебя?! Степана-то вон как народ почитает! Вон ведь слава его какова над всей русской землей!..

– Была, да пропала слава! – со злорадством прервал Никита. – Пропала! Издох твой сокол... Аль не знала еще?! Своею рукой я его распорол от глотки ниже пупа!.. – И Никите вдруг показалось, что он в самом деле убил Степана и действительно мертвый Разин лежит у его ног...

Марья невольно взглянула на пол, на то же место, куда смотрел он, и холод прошел по всему ее существу. Убежденность Никиты передалась ей во всей своей силе. В ворохе раскиданного платья на полу ей представилось мертвое тело Степана. Рот ее перекосился судорогой крика, но голоса не было...

– Аль не знала?! Как я его резанул! – наслаждаясь ее растерянностью и мукой, тешил себя Никита. – Как борова, распластал и потроха все повывалил вон из брюха... Уж хватит ему...

– Брешешь ты все! – вдруг поняв Никиту, устало сказала Марья. – Не такой вороватой рукой одолеть Степана, червяк ты паскудный! Ведь Степан мне единый свет на земле, как не стало его, я бы сразу почула. А ныне я чую, что жив!

– Мужнюю кровь как же ты позабыла? Антона ты кровь простила любезнику?! – гневно спросил Никита, шагнув от порога.

Но Марья не отступила.

– Али ты за покойника, что ли, заступщик?! Что мертвого зря-то тревожить! Антон из могилы не встанет! – просто сказала она.

Никиту душили злоба и ревность.

– Колдунья бесовская! Мужнюю кровь продала за парчу да бархат! Меня присушила, Степана приворожила к себе... Ан встанет Антон-то, придет! Вот тут он, за дверью стоит... Он сраму такого тебе не простит, волчиха проклятая! Он тебя, ведьму, ко божью престолу на суд за косы потащит!.. К мужнему палачу пошла во подстилки...

Марья шагнула вперед, на Никиту.

– В подстилки! – с силой выкрикнула она. – Дерюжкою под ноги стану стелиться – вот какая любовь у меня! – Она нагнулась, схватила с пола от двери грязную мокрую тряпку. – Вот я что для него! Пусть топчет, коль схочет!.. К нему я пойду!

– Не пойдешь! – прохрипел Никита. – Жизни своей пожалей. Не пущу!..

И вдруг она поняла, что Никита ее все равно убьет... Обороняться? Бежать? А к чему ей бежать? Что осталось ей в жизни?!

Марья вскипела. Зная, что только одно мгновенье отделяет ее от гибели, чувствуя не страх перед смертью, а только неодолимую ненависть к этому человеку, шагнула она на Никиту.

– А ну-ка, пусти! – И Марья хлестнула его по лицу мокрой тряпкой...

От резкого взмаха ее погасла свеча. Да если бы даже и не погасла, у Никиты все равно потемнело в глазах от стыда, от обиды, злобы и ревности. Он выхватил засапожный нож и бросился на нее. Она не видала ножа, но звериное рычание его ужаснуло Марью. С последним отчаянным криком рванулась она из избы.

Никита ударил ее ножом. Теплая кровь облила его руку. Сердце его остановилось, и дыханье стеснилось. Страшное ощущение непоправимости охватило его, когда Марья без стона, держась за косяк двери, тяжко осела на пол. Рука Никиты сама поднялась, и он ударил ее еще, и еще, и еще...

Перешагнув через мертвую, Никита вышел вон из избы, под густым дождем отвязал лошадей и помчался к Волге, где в камышах казаки укладывали на дно челна раненого атамана...

Покинув шатер атамана, Прокоп Горюнов помчался к острожку. Он знал, что делать. Настала минута, ради которой приехал он с Дона.

У острожка шла перестрелка. Григорий Федотов, оставшись за атамана, готовился к приступу на городок. Между стеною и валом крестьяне клали мосты из бревен и из мешков с землею, отвлекая меж тем осажденных пальбою с другой стороны.

Прокоп атаманским шлепком по спине одобрил ратную хитрость Федотова, засмеялся удачной выдумке, разыскал среди казаков Серебрякова, осторожно шепнул ему отходить с казаками к Волге, указав то самое место, откуда он вместе с Наумовым слышал конское ржание и голоса.

– Не стало б по Волге погони. Как на струги взойдете, так причалы рубить, остальные струги и челны пусть вниз поплывут самоходом. У берега их не кидать – так батька велел, – сказал Прокоп.

Прокоп кипел жаждою дела... Если бы ускользнуть от внимания своих казаков и попасть в воеводский стан, он выдал бы Разина с головой воеводам, он указал бы место, где Наумов оставил челн.

Он видел и слышал, как закипели в казачьем стане его слова. Уже поскакали к Волге дозоры... В ночном мраке строились сотни...

– Куды казаки отъезжают? – спросил Федотов, столкнувшись с ним в темноте возле вала.

– Батька им указал в обход, на воеводу с тыла ударить, – сказал Прокоп. – А ты живей учинай приступ.

Он ехал к Волге, прислушиваясь в ночи, когда заварится свалка. При первых же криках и выстрелах от городка он припустился рысью, въехал в камыш у берега и прямо с седла соскочил в челн.

– Что там? – нетерпеливо спросил Наумов.

– Бьют наших... Новое войско пришло, к Волге гонят... Да, слышь, Наумыч, неладно творим, – несмело сказал Прокоп. – Сколь народу бояре порубят...

– А что ж теперь делать! – возразил Наумов.

– Сам я батьку свезу. Сберегу, не страшись, а ты не кидай мужиков. Грянь с донскими, да и забей дворян в стены... Мужиков на расправу покинешь – и батька тебе того не простит...

– Сдурел ты! – ответил Наумов. – Батькину голову я никому не доверю. Сам повезу. Он всей Руси еще надобен... Батька будет – и войско будет!..

Как раз в этот миг казаки, отходившие к Волге, сшиблись с полком, который Барятинский выслал на берег... Со стругов ударили фальконеты...

– До стругов добрались! – воскликнул в испуге Наумов. – Весла в воду! – приказал он своим казакам.

Гребцы налегли, и в волжском тумане по высоким и бурным осенним волнам одинокий челн полетел на низовья...

Зарево над острожком, пушечная пальба, какие-то крики, конское ржанье доносились вослед беглецам по воде. Сквозь всплески холодной волжской волны и свист в камышах осеннего резкого ветра весь этот шум воображенье превращало в отчаянный рев обезумевших тысяч людей, избиваемых воеводской ратью...

Только к рассвету, скрывшись от бешеной волжской бури, беглецы пристали в высоких густых камышах.

По берегу днем проносились всадники, бежали отдельные пешеходы.

– Позвать, может их, распросить? – добивался Прокоп.

Ему не терпелось узнать, как бояре разбили крестьянское войско, лишенное казаков. В то же время надеялся он, что сумеет на берегу привлечь внимание воеводских разъездов к челну, затаившемуся в камышах.

Но Наумов держал его возле себя.

Разин не приходил в сознание. То он недвижно и бездыханно лежал на кровавой подушке, то вскакивал с криком и рвался из рук неусыпно хранивших его казаков...