Степан Злобин - Степан Разин (Книга 2)

– Когда же он воротится? – спросил Разин.

– А мне почем знать!

– Как так? Что ты врешь!

– А твоей казачки спросить, когда ты воротишься, – знает она?

– Вот ты дура! – со злостью сказал Степан. – А где кузни у вас?

– У кладбища...

Степан заглянул и на свой двор. Яблони расцвели и стояли в белом уборе. Двор успел порасти свежей травкой. Окна были забиты. Соседний курень, просмоленный, отцовский, дымился: знать, Фролкина Катя топила печку, пекла пироги для встречи Степана...

Степан Тимофеевич направил коня к кладбищу. Здесь стояли четыре Сережкины кузницы. Кузнецы не стучали в них, мехи были сняты с горнов, угли в горнах остыли, но вытоптанная вокруг трава, еще не разметенные ветром кучки золы за кузнями говорили о том, что не прошло и трех дней, как в кузнях работали. Невдалеке от одной из них в траве на солнце блеснул синеватый зуб сошки. Степан тронул его носком сапога.

– Купе-ец! – усмехнулся он, подумав о Сергее.

Он привязал коня к столбу, возле кузни, а сам заглянул под тенистые ветви кладбища.

Невдалеке от входа среди орешника два креста возвышались над двумя рядом лежавшими, заросшими травою могилами.

Степан снял шапку и постоял, не зная, что дальше делать. Посмотрел на тяжелый дубовый крест в изголовье отца.

– Батька, здорово!.. Вот я и воротился, – сказал он.

Но батька не отозвался. Только свистела в кустах за могилой какая-то пташка. И было такое чувство, словно пришел к отцу в гости, да не застал его дома... Степан потоптался на месте, хотел уходить, но, чего-то стыдясь перед самим собою, помял в руках шапку и, повернувшись, взглянул на тоненький, маленький, чуть покосившийся белый березовый крест на могиле матери. Вокруг подножья его завился вьюнок повилики и виднелись в траве два-три колокольчика. Степан вспомнил старушку, с ее любовью к цветам, и сразу вокруг потеплело и ожило, улыбка чуть засветилась в суровых глазах атамана... С отцом надо было поговорить о казачьих делах, покурить табачку, а матери никаких слов не было нужно – одна только ласка... Степан стал на колени перед ее могилой и лбом коснулся земли, словно ей на грудь, как когда-то давно, положил свою голову...

Казалось, вот-вот услышит он вздох матери. Как часто слышал он эти вздохи, когда отец был в походах! Вот-вот прошепчет она молитву или тоненьким голосом начнет созывать цыплят, кидая им горстью кашу, а не то заведет старинную украинскую песню, привезенную с далекой Черниговщины, откуда когда-то Тимош Разя привез свою чернобровую Галю:

Як зрывала дивчинонька

Червони квиточкы,

Як винок вона сплитала

Та у Днипр кидала.

Ой, несить вы, буйни хвыли,

Винок на нызыну,

На нызыни, в Чорним мори,

Згинув казачина.

Вин упав з човна у воду,

Згадав ридну матир,

Вин згадав батька старого

Та батькову хату.

Пид шаблюкою крывою

Згубыв головоньку,

Та спизнывся перед смертю

Згадать дивчиноньку.

Мать пела Стеньке эту песенку тихим, душевным голосом, и грустный напев ее навеки запал в его сердце. Он помнил, как мать баловала его! Вот садит она его на колени, за широкий стол, к миске, большой крашеной ложкой черпает в миске, дует в ложку, а сама приговаривает веселые столетние приговорки о варениках да галушках, о коржах да пампушках...

Степан забылся, приникнув к разогретой солнцем траве на могиле матери, и вдруг услыхал крики и ржанье многих коней. Войско его давно прошло мимо станицы. Что же стряслось? Неужто московская рать? Или, может, Корнила расставил сети...

– Стенько! Стенька! Степан Тимофеич! – услышал он голос Фролки. – Где ты?

Степан вышел с кладбища.

– Что там? – тревожно спросил он.

– Запорожское войско. Боба пришел с казаками.

– А ты как узнал, что я тут?

– Казачка Сережкина видела. Сам-то Сергей от греха из станицы отъехал.

– Ты научил его, что ли?

Фрол усмехнулся.

– А что же, Степан, – душевно сказал он. – Зачем крови меж братьями быть? Сережка тебе не враг. В обиде он – верно, а все же не враг. И сохи не станет более ладить.

– А где кузнецы?

– Кузнецы в Кагальник сошли... Ну, идем... Я тоже, бывает, хожу на могилки. Тишь, птахи поют, – сказал Фрол.

Степан поглядел на него.

– Я не за тем, – сказал он, почему-то вдруг застыдившись, что был на могилах: не захотел равнять себя с братом.

– Я ведаю – ты не за тем, – просто ответил Фролка.

– А за чем?

– За родительским благословеньем... Ить дело затеял какое! Нельзя без того...

– Дурак! – оборвал Степан. – Ну, пойдем.

Фрол с обидой моргнул, но покорно пошел вместе с братом.

За станицей в степи бродили сотни заседланных коней. Боба с Наливайкой и с ближними казаками сидели уже в курене Фролки. Табачный дым валил из окошка, как из трубы. По улицам и над берегом Дона кучками собрались запорожцы. Стоял громкий говор, слышались выкрики, песни.

Степан шел, размахивая руками, широко расставляя ноги. Фролка, чуть приотстав от него, вел под уздцы его коня. У самых ворот Степан повернулся к брату.

– Брось, не серчай. Я ведь так...

– Да уж ладно, чего там! – застенчиво отозвался Фролка. – Иди к столу, тебя ждут. Я коня поставлю...

– Чи здоров, Стенько! – крикнул Боба, поднявшись навстречу Степану. – Четыреста конных привел тебе в допомогу!

Казачье войско шло с Дона на Волгу по Иловле. Неширокая река была переполнена челнами и ладьями. Вдоль берега двигался конный и пеший люд, скрипели телеги с войсковым и личным казацким добришком.

Конные казаки ехали впереди дозорами, расходясь далеко по обоим берегам реки, оберегая все войско от внезапного нападения.

Берега реки сверкали золотыми головками одуванчиков в сочной и яркой весенней зелени. Позади войска везли обоз с солониной, крупой и хлебом, гнали стада овец, оглашавших окрестность оглушительным блеянием.

Трава поднялась уже выше колен. Майское солнце в полдень сильно припекало, и пешие разинцы старались идти в тени, по опушке берегового леса.

Разин вместе с запорожцами нагнал свое войско вблизи самой переволоки челнов. Он опередил растянувшийся караван. Хозяйским взглядом подметив усталость лошадей, атаман указал согнать с телег ленивых пешеходов и подмазать колеса возов. Он посадил на резвых коней кашеваров и отправил их вперед, чтобы на переволоке готовили дневку. Сам проскакал к голове войска, переправился на коне вплавь через реку, объехал конные дозоры.

Слух о том, что батька идет вместе с войском, заставил всех подтянуться.

Войско встречало его приветом. Махали с челнов шапками, шутливо звали к себе:

– Батька! Айда на челне, веселее! Давай погребись, мы пристали!

– Тю вы, косорукие черти! Не атаманская справа лопатой махать! [ Лопата – на донском и волжском наречии – весло ]