Олег Михайлов - Генерал Ермолов

Ермолов знал о том, что Фетх-Али-шах назначил Аббаса своим наследником, отказав в том старшему сыну Махаммед-Али-Мирзе. Злоба поселилась между братьями; старший объявил при отце, что после его смерти оружие изберет царя. Махаммед-Али был храбрым воином, чуждым всякой неги и европейских обычаев; Аббас-Мирза, напротив, нежный и женоподобный, искал дружбы то у французов, то у англичан и старался устроить регулярное войско. Петербургское правительство не признало еще никого из них за наследника, ставя залогом дружбы отказ от Эриванской области в пользу России…

На другой день Аббас-Мирза предложил Ермолову показать свои войска. Сперва ловкость и удальство демонстрировали около тысячи курдских кавалеристов, вооруженных пиками с камышовыми древками. Когда курд нападает, то, держа пику за середину над плечом, трясет ею, и она изгибается так скоро, что глаз почти не успевает уследить на ее направлением. И потому удар курда никак нельзя отвести саблей. Когда же курд о ступает, то отстреливается из грех пистолетов, помещенных за поясом. Ермолов приметил, однако, как медленно азиаты заряжают свое оружие.

Курды не употребляли начиненных жестяных или деревянных; патронов, как черкесы, а из кожаной порошницы на поясе высыпали заряд на ладонь и уже затем — в дуло; в ветреную погоду порох обычно сдувало с руки.

После курдов наступил черед персидской артиллерии.

Восемнадцать орудий под начальством английского майора Лендисе стреляли в цель, причем ни одна не была поражена, хотя ядра ложились довольно близко. Аббас-Мирза восхищался пальбой, и, чтобы несколько остудить его, Ермолов заговорил о том, что самые необразованные народы заводят теперь свою артиллерию. Зная вражду персов к туркменам, он как бы менаду прочим добавил:

— Вот и туркмены просили у меня орудий и офицера для создания у себя артиллерии…

Аббас-Мирза переменился в лице и побледнел.

На каждом шагу персидские чиновники стремились показать свою гордость и неуступчивость, но в ответ получали гордость гораздо большую. Как представитель великой и могущественной страны, Ермолов строго следил за соблюдением уважения к России и ее посольству. Когда некий французский полковник на персидской службе ударил саблей двух русских музыкантов, поставленных к нему в дом, Алексей Петрович потребовал у Безорга достойно наказать ею. Персы обещали удовлетворение, но ничего не сделали.

Тогда Ермолов поставил на улице Тебриза свой караул, велел взять французского полковника под стражу и отомстить обидчику. Тот был наказан пощечиной и высечен розгами, а саблю его отослали Аббас-Мирзе, который вынужден был исключить француза со службы и выслать из страны.

Несмотря на оказанные почести, Ермолов был недоволен Аббас-Мирзой, который относился к русским с недоверием и страхом. Никого из посольства не пускали за городские ворота, жителям под строжайшим наказанием запрещено было разговаривать с русскими. Между тем Ермолов получил письмо от первого визиря Садр-Азам-Мирза-Шефи, где сообщалось, что из-за нестерпимой жары шах переезжает из Тегерана в Султанию. Это почти наполовину сокращало путь русского посольства. Чтобы дать шаху возможность приехать раньше Ермолова в Султанию и приготовиться к приему, Аббас-Мирза пытался задержать посольство в Тебризе. Однако Алексей Петрович отказал ему в свидании и объявил о своем отъезде из города.

Персияне ели на разостланных на земле коврах. Для русского же посольства специально устанавливали широкие и низкие столы, на которых ставили бесчисленное множество блюд: каждому подавался особенный деревянный раскрашенный поднос, где помещалось не менее пятнадцати тарелок. Посреди стола оставалось место для прохода прислуги. Понравилось ли вам кушанье — тут же услужливая рука отрывает лакомый кусок баранины и кладет его вам на тарелку. Хотите жирного плова, белизна которого подобна снегу и восхищает вас, — его уже касается рука, и кирпичный цвет, в который она выкрашена, и красные ногти, редко обрезаемые, сочетаются с белизной риса, и прислуживающий вам гордится тем, что удваивает наслаждепие ваше. Вдруг видите вы ту же самую руку, богатую остатками плова, вырывающей внутренность арбуза к вашим услугам…

Прислуга ловко бегает по столу, и плечо ваше служит ей подпорой. Если не уклонили вы головы, через нее переступают без затруднений, и длинные полы одежды скрываю! вас от глаз товарищей.

«Неизвестно, — с усмешкой думал Ермолов, — принадлежит ли все это к роскоши восточной, о которой ходит столько баснословных россказней?..»

На столе — в нарушение мусульманского запрета — в изобилии вино — испаганское и ширазское, очень даже неплохое. Штабс-капитан Муравьев в третий раз поднимает пустую чашу, давая знак снова ее наполнить. Любимец шаха, министр Мирза-Абдул-Вахаб, подходит к Ермолову и приятельски берет его левую руку, начиная престранным образом перебирать на ней пальцы. Генерал позволяет ему такую забаву, полагая, что в восточных обычаях это означает изъявление приязни.

Накануне у них состоялся весьма горячий разговор, в конце которого Ермолов решительно заявил, что не приехал приобретать дружбу шаха к русскому императору пожертвованием областей, чьи жители прибегли под покровительство России. Он говорил, что есть множество других выгод, которые Персия можег извлечь из благорасположения российского государя. Он приглашал Абдул-Вахаба взглянуть на карту и убедиться в том, что, без нарушения существенных выгод России и не давая повода к неизбежным раздорам впоследствии, невозможно уступить шаху ни пяди земли. Ермолов расстался с министром и вслед за ним отослал нераспечатанную грамоту шаха.

Между тем Мирза-Абдул-Вахаб играл его пальцами, и Ермолов вдруг почувствовал на одном ужасной величины перстень. Генерал тотчас оторвал руку и в крепких выражениях объяснил, что подобных подарков не принимает.

Министр принял это за величайшую обиду и на другой день показывал посольскому переводчику необыкновенной величины синий яхонт, с которым он намеревался повторить наступление. Ермолов избавился от нового дара только угрозой прервать дружбу. Он слышал, что верховный визирь Садр-Азам-Мирза-Шефи точно так же приобрел расположение английского посла, который не устыдил его отказом.

И вот уже через день сам Садр-Азам прислал русскому послу великолепный жемчуг, который был возвращен вельможе, убежденному, что все на свете продается и покупается.

Свидания с Абдул-Вахабом, часто весьма шумные, продолжались. Мпнистр твердил, что без возвращения областей невозможно удержать дружбу России с шахом и что ФетхАли будет оскорблен отказом, напоминал, что русский государь, отпуская персидского посла из Петербурга, обнадежил его и обещал не брать на себя объявление войны, опасаясь шахского гнева. Ермолов во всю мощь своих легких возражал ему, не скупясь на туманные обещания, лесть и угрозы.