Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Пастор сказал, что удивлен и одновременно восхищен подобными словами, но жаль, что Саббатай не дал доказательств такой же мудрости, когда говорил о женщинах.

— Правда ли, что он обещал уравнять их с мужьями и освободить от проклятия Евы? Так мне сообщили из верного источника. Если верить этому, в будущем женщины станут жить исключительно следуя собственной воле, не подчиняясь мужчине.

Повинуясь его вопросительному взгляду, Маимун подтвердил это, правда, без особого рвения. Пастор продолжил:

— Саббатай будто бы даже сказал, что мужчины и женщины не должны больше быть разделены — ни в домах, ни в синагогах — и что завтра в том царстве, которое он желает построить, каждый сможет добиться того, чего жаждет, без всяких ограничений и унижений.

— Этого я никогда не слышал, — твердо произнес Маимун. — Ни этого, ни чего-либо подобного.

И он посмотрел в мою сторону таким взглядом, будто желал сказать: «Бальдасар, друг мой, зачем ты привел меня в этот вертеп?»

Тогда я резко поднялся.

— В вашем доме столько прекрасных вещей. Не позволите ли купцу, кем я, собственно, и являюсь, взглянуть на них хоть одним глазком?

— Конечно, прошу вас!

Я надеялся, что мой друг, в свою очередь, тоже поднимется и, воспользовавшись предоставленной ему отвлекающей уловкой, уклонится от столь неудобной темы и прервет разговор, превращающийся в настоящий допрос. Но он остался сидеть на месте, боясь задеть нашего хозяина. По правде, если бы мы оба одновременно вскочили на ноги, это было бы слишком явным и довольно грубым маневром. Разговор продолжился, но уже без меня, хотя я, конечно, не пропустил из него ни единого слова, рассеянно поглядывая на мебель, книги и безделушки.

За моей спиной Маимун объяснял Кенену, что большинство раввинов не верят в Саббатая, но не решаются явно выразить свое отношение к нему, потому что толпа приняла его безоговорочно. Те, кто отказывается признать в нем царя и мессию, должны скрываться или же покидать город, боясь, как бы им не намяли бока на улице.

— А правда ли, что Саббатай сказал, что вскоре отправится в Константинополь, чтобы завладеть короной султана и сесть вместо него на трон?

Маимун, казалось, ужаснулся этой мысли и понизил голос:

— Скажите, имеет ли то, что я говорю, какую-либо ценность в ваших глазах?

— Разумеется, — ответил пастор, несколько сбитый с толку. — Из всех достойных людей, которых я расспрашивал, вы наиболее точны, мудры и проницательны…

— Тогда поверьте тому, что я вам скажу: Саббатай никогда, ни одной минуты не выказывал подобных намерений.

— Однако тот, кто передал мне эти слова, — один из самых близких ему людей.

Пастор понизил голос и произнес имя, уловить которое мне не удалось. Я услышал только, как вспыхнул Маимун:

— Этот раввин безумец! Все, произносящие подобные слова, — безумцы! Идет ли речь о сторонниках Саббатая, воображающих, что весь мир уже принадлежит им, или о противниках, желающих его погибели — любой ценой. Если подобные нелепости дойдут завтра до ушей султана, будут истреблены все евреи, и даже больше — все обитатели Смирны!

Кенен признал, что мой друг прав, и перевел разговор на другую тему:

— Правда ли, что из Египта пришло одно письмо…

Продолжения вопроса я не услышал. Я не мог оторвать взгляда. Передо мной на нижней полке, наполовину скрытой круглым столиком, стояла статуэтка. Статуэтка, которую я знал! Моя статуэтка! Статуэтка двух влюбленных, чудесным образом сохранившаяся! Я нагнулся, потом присел, мне хотелось взять ее в руки, ласково прикоснуться к ней и разглядеть ее со всех сторон. Никаких сомнений! Эти две конические головки, покрытые позолотой, эта странная ржавчина, соединившая, неразрывно спаявшая их руки за порогом смерти… Нигде в мире нет другой такой же вещи!

Я выждал несколько секунд, судорожно сглотнул слюну, стараясь, чтобы меня не выдал голос.

— Достопочтенный, где вам удалось раздобыть вот это?

— А, статуэтки? Их подарил мне Уиллер.

— Он сказал, что сам их раскопал? — спросил я невинным тоном.

— Нет, я был у него в гостях, когда в дверь постучал какой-то человек и предложил ему купить кое-какие вещи, лежавшие в его тележке. Корнелиус купил у него почти все, что тот привез, а так как я проявил интерес к этим священным статуэткам, вероятно, из какого-нибудь античного храма, он настоял на том, чтобы преподнести их мне в подарок. Вы — известный торговец редкостями, подобные предметы для вас, должно быть, не в диковинку.

— В самом деле, такие иногда проходят через меня. Но эта не похожа ни на одну другую.

— У вас должен быть нюх на такие вещи. А что в ней такого особенного?

Пастор, казалось, не слишком заинтересовался моим рассказом. Он слушал и задавал вопросы, как того требует вежливость, только чтобы не выглядеть равнодушным, возможно, говоря себе, что это обычное поведение человека, страстно увлеченного своим делом, и дожидаясь, пока я наконец замолчу и вернусь к своему осмотру, чтобы вновь перейти к единственной интересующей его сегодня теме: Саббатаю. Тогда я приблизился к нему, бережно держа «двух влюбленных».

— Особенного в этой статуэтке то, что она, как вы видите, образовалась из двух фигур, соединенных ржавчиной. Это редкое явление, и я узнал бы эту вещицу среди тысяч других. По этой причине я могу утверждать с уверенностью, что статуэтка, которую я держу сейчас перед вами, четыре месяца назад находилась в моем собственном магазине, в Джибле. Я преподнес ее в подарок шевалье Мармонтелю, посланнику короля Франции, задорого купившему у меня очень редкую книгу. Он отплыл морем из Триполи и погиб в кораблекрушении, не добравшись до Константинополя. А теперь я обнаруживаю свою статуэтку на этой полке.

Кенен вскочил, словно не мог больше усидеть на месте. Он был смертельно бледен, будто я обвинил его в воровстве или убийстве.

— Я предостерегал Корнелиуса Уиллера от общения с этими бандитами, переодетыми нищими попрошайками, которые приходят с улицы и продают ценные вещи. Все они разбойники, не имеющие ни веры, ни закона. А сейчас я чувствую себя сообщником их злодеяний, скупщиком краденого. Мой дом осквернен! Да покарает тебя Господь, Уиллер!

Я постарался его успокоить: ни ему, ни англичанину не в чем себя упрекнуть, поскольку они не знали о происхождении товара. В то же время я осторожно начал расспрашивать его, привез ли этот торговец еще что-нибудь, кроме «моих влюбленных». Я, разумеется, хотел выяснить, не уцелело ли также и «Сотое Имя». Разве его везли не на том же корабле, с теми же вещами? Книга, я знаю, может пропасть гораздо легче, чем металлическая статуэтка, и морские грабители, погубившие корабль и истребившие людей, чтобы завладеть их богатствами, могли сохранить покрытую позолотой статуэтку и вышвырнуть за борт книгу.