Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Внезапно раздался странный звук, похожий на хрип или полузадушенный крик. Он доносился с крыши, где находилась спальня служанки. Я бесшумно подошел и поднялся по лестнице. Хрипы возобновились.

Я спросил: «Кто здесь?» Никто не ответил, а звуки стихли. Я окликнул служанку по имени: «Насмэ! Насмэ!» А услышал голос Хабиба: «Это я, дядя. Все в порядке. Можешь идти спать!»

Идти спать? Произнеси он что-нибудь другое, я, может, и оказался бы более понятливым и закрыл бы на все глаза, ведь я в последнее время сам небезупречен. Но сказать мне такое — как избалованному ребенку или слабоумному?

Я как безумный вломился в комнату. Она крошечная и очень темная, но я угадал два силуэта и мало-помалу узнал обоих. «Это ты мне говоришь, чтобы я шел спать…» Я выпалил поток генуэзских ругательств и со всей силы дал племяннику пощечину. Грубиян! Что до служанки, я дал ей время до утра, чтобы собрать свои вещи и уйти.

Сейчас, когда мой гнев немного улегся, я говорю себе, что наказания скорее заслуживал Хабиб, а не эта несчастная. Разве я не знаю, каким он может быть соблазнителем? Но наказывают всегда не как должно, а как возможно. Выгнать служанку и отчитать племянника — несправедливо, я знаю. Но что же мне было делать? Дать пощечину служанке и выгнать племянника?

Слишком много всего случилось в моем доме. Этого бы никогда не произошло, если бы я вел себя иначе. Я страдаю, записывая эти слова, но, может, я страдал бы еще больше, если б не написал их. Если бы я сам не позволил себе жить с чужой женой, если бы я так свободно не обращался с законами земными и небесными, племянник не повел бы себя так, как он поступил, и мне не пришлось бы так свирепствовать.

Все, что я только что написал, — правда. Но равно правда и то, что, если бы упомянутые мной законы не были столь жестоки, ни Марте, ни мне не требовалось бы их обходить. Почему же в мире, в котором всем управляет произвол, лишь я один чувствую себя виновным в нарушении законов? И почему я один испытываю угрызения совести?

Надо бы мне однажды научиться быть несправедливым, не испытывая душевных мук.

Понедельник, 28 декабря 1665 года.

Я сегодня опять ходил на встречу с оттоманским чиновником, Абделятифом, секретарем суда Смирнской тюрьмы, и мне кажется, я не ошибся, назвав его неподкупным. Он даже гораздо более неподкупен, чем я мог себе представить. Лишь бы только следующие дни не доказали обратное!

Я отправился к нему вместе с Мартой и Хатемом и с набитым кошельком — достаточно полным для удовлетворения обычных требований. Он вежливо принял меня в темном кабинете, который делил с тремя другими чиновниками, принимавшими в это время собственных просителей; сделав знак, чтобы я наклонился к нему поближе, он тихо сказал, что искал во всех доступных ему списках, но ничего не нашел об интересующем нас человеке. Я поблагодарил его за труды и спросил, прикоснувшись к кошельку, сколько стоили ему эти поиски. Он ответил, внезапно повысив голос: «Двести аспров!» Я нашел эту сумму большой, хотя она не была ни чрезмерной, ни неожиданной. Во всяком случае, у меня не было желания спорить, и я выложил монеты в подставленную ладонь. Он поблагодарил меня в обычных выражениях и поднялся, чтобы проводить к выходу, что повергло меня в изумление. Почему этот человек, который принял меня, не пригласив присесть и не соизволив встать, теперь поднялся и взял меня под руку, словно я его старинный друг или благодетель?

Едва мы оказались на улице, он раскрыл мою ладонь, высыпал туда только что отданные мной монеты и прикрыл их, сжав мои пальцы в кулак, со словами:

— Вы не должны мне этих денег, я только просмотрел списки, это часть моей работы, которой я обязан заниматься. Идите, да хранит вас Бог, и да найдете вы то, что ищете.

Я был сбит с толку, задаваясь вопросом, в чем здесь дело: в подлинных угрызениях совести или тут какое-то дополнительное турецкое мошенничество с целью получить побольше денег; и, следовательно, должен ли я настаивать или лучше уйти, как он и предлагал, просто сказав спасибо. Но Марта и Хатем, наблюдавшие эту удивительную сцену, принялись скороговоркой твердить, словно только что узрели чудо:

— Благослови тебя Бог! Ты — лучший из людей! Достойнейший из слуг нашего султана! Да хранит Всевышний тебя и твоих близких!

— Хватит! — рявкнул он. — Вы хотите моей погибели? Убирайтесь, и чтоб я вас больше никогда не видел!

Совершенно обескураженные, мы поспешили удалиться.

29 декабря 1665 года.

Несмотря на странное поведение этого человека, я сегодня снова пошел с ним повидаться. На этот раз один.

Мне нужно понять, почему он так со мной обошелся. Я не знал, как он меня примет, и всю дорогу от квартала иноземных купцов до старой крепости у меня даже было предчувствие, что я не застану его на месте. Обычно мы помним о своих предчувствиях и рассказываем о них; если они сбываются. В моем случае предчувствие оказалось ложным: Абделятиф был у себя. С ним разговаривала какая-то женщина неопределенного возраста, и он сделал мне знак подождать немного, пока он с ней закончит. Когда она ушла, он накорябал несколько слов в своей тетради, потом встал и вывел меня на улицу.

— Если вы пришли, чтобы отдать мне эти двести аспров, вы напрасно беспокоились.

— Нет, — ответил я. — Я пришел только, чтобы еще раз поблагодарить вас за ваши заботы. Вчера мои друзья принялись так быстро стрекотать, что я не успел высказать вам свою признательность. Я хлопотал несколько месяцев и, простите, каждый раз уходил, разражаясь бранью. Благодаря вам я ушел отсюда, вознося благодарность Богу и Порте, хотя и не слишком приблизился к своей цели. В наши дни так редко встретишь непродажного человека. Я понимаю, почему мои друзья повели себя подобным образом. Но ваша скромность страдала от их чрезмерного возбуждения, и вы велели им замолчать.

Я не решился ясно задать вопрос, вертящийся у меня на языке. Он улыбнулся, вздохнул и положил руку мне на плечо.

— Не заблуждайтесь, я заставил ваших друзей замолчать вовсе не из скромности, а из благоразумия и осторожности.

Он поколебался минуту, будто подыскивал слова. Потом обвел взглядом окрестности, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает.

— Там, где большинство принимает грязные деньги, тот, кто от них упрямо отказывается, — угроза для остальных, он кажется им потенциальным доносчиком, и они сделают все, чтобы от него избавиться. Впрочем, мне не постеснялись даже сказать: «Хочешь сохранить голову на плечах, делай как мы, ты не должен показывать, что ты хуже или лучше других». А так как у меня нет желания умереть, но нет и желания запачкаться или навлечь на себя проклятие, я предпочитаю действовать так, как поступил с вами. В стенах кабинета я продаюсь, а вне этих стен становлюсь собой.