Леонид Ляшенко - Александр II, или История трех одиночеств

Помимо этого существовал и целый ряд других причин, заставивших императора отважиться на отмену крепостного права. Здесь и утрата Россией международного престижа, и состояние ее вооруженных сил, и кризис в экономике, и не оправдавшая себя система управления страной. Таким образом, Александр Николаевич сделался сторонником реформ не в силу личных, выношенных с детства убеждений, а как государственный деятель, для которого превыше всего стояли престиж, величие и спокойствие державы. Изменение взглядов правителя не сопровождалось яростным проклятием прошлому и воспеванием броска к будущему. Речь скорее может идти о естественной, пусть и не до конца осознанной и последовательной, трансформации понятий. И это нормально, ведь, по словам Пушкина, «только глупец не меняется». Сказанное нисколько не умаляет заслуг императора, а делает их даже более важными и ценными, поскольку он сумел стойко и честно повести дело, не опираясь на выработанные издавна взгляды и симпатии, ставя во главу угла принцип государственной необходимости.

Решение императора, еще не слишком ясное, не получившее окончательного оформления, было неоднозначно встречено в обществе. Эта неоднозначность выражалась не только в приятии или неприятии самой идеи грядущей реформы, но и в оценке сложностей, связанных с отменой крепостного права. Серьезный и вдумчивый наблюдатель, долгое время проживший в Англии, С. Р. Воронцов писал: «Произвести столь существенное изменение в наиболее обширной во всем мире империи, среди народа свыше 30 миллионов, неподготовленного, невежественного и развращенного, и сделать это в то время, когда на всем континенте происходит брожение умов, это значит, не скажу рисковать, но наверное привести в волнение страну, вызвать падение трона и разрушение империи. Нельзя сразу совершить прыжок из рабства в свободу без того, чтобы не впасть в анархию, которая хуже рабства».

Так начинала выстраиваться первая, но далеко не последняя идейная оппозиция крестьянской реформе, а, как свидетельствует опыт, личная заинтересованность становится более могущественной, если пользуется идеологическими подпорками. В годы правления Александра II определились несколько оппозиционных группировок, соединившихся, в конце концов, в антиреформаторское течение. Во-первых, российское «пошехонье», которое инстинктивно воспринимало в штыки всякие новшества, видя в них угрозу своему животно-растительному существованию. Во-вторых, это были люди, не желавшие расставаться с господством над крестьянами и терять монополию на государственную службу, поскольку считали дворянство и только дворянство «солью» русской жизни. В-третьих, те, кто говорил о потере в ходе реформ национальных ценностей, так как перемены являлись копиями европейских оригиналов, а эти оригиналы в 1840-1850-х годах показали свою нестабильность. И тем не менее император не отступал.

В 1856 году, будучи в Москве, Александр II вынужден был экспромтом высказаться по проблеме крепостничества на обеде, устроенном в его честь местным дворянством. Вызванный на откровенный разговор генерал-губернатором Москвы А. А. Закревским, он сказал: «Я узнал, господа, что между вами разнеслись слухи о намерении моем уничтожить крепостное право. В отвращении разных неосновательных толков по предмету столь важному, я считаю нужным объявить всем вам, что я не имею намерения сделать это сейчас. Но, конечно, вы и сами понимаете, что существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели ожидать времени, когда оно начнет само уничтожаться снизу. Прошу вас, господа, обдумать, как провести все это в исполнение. Передайте мои слова дворянам для соображения».

Первый шаг Александра II в направлении крестьянской реформы полностью деморализовал высшую бюрократию. Историк М. П. Погодин вспоминал: "Когда говоришь о чем-либо графу Л. А. Перовскому (министр внутренних дел. – Л. Л.), он отвечает: «Помилуйте, до того ли теперь?» Граф Д. Н. Блудов (статс-секретарь – Л. Л.) не подписывает ни одной бумаги, говоря: «Помилуйте, теперь не до того!» Московская речь императора оказалась неожиданной даже для его единомышленника, нового министра внутренних дел С. С. Ланского. Не доверяя слухам, он спросил у монарха, правда ли, что тот говорил в Москве о необходимости освобождения крестьян? Александр II, которому, судя по всему, изрядно надоела свистопляска вокруг его речи, раздраженно ответил: «Да, говорил точно то, и не сожалею об этом» 40 40 В московской речи императора некоторые исследователи видят желание монарха снять с себя ответственность за трудное решение, а то и просто увильнуть от проблемы. Говорят и о том, что эта речь свидетельствовала о недостаточной подготовленности Александра II для решения важнейшего вопроса русской жизни. Вряд ли подобные утверждения справедливы. В словах императора действительно чувствуется неуверенность, даже, если хотите, смятение. В этом нет ничего удивительного он, безусловно, рисковал, поскольку никто не мог сказать, как отреагирует на его речь российское дворянство, да и вообще, насколько благоприятен для начала реформы именно этот момент. .

Естественное и откровенное обращение императора за помощью и советом к дворянам вызвало среди них шок, легко перешедший в панику. Некий орловский помещик писал приятелю в Петербург, явно торопя события: «У нас рассказывают, что составляется Уложение о свободе крестьян. Это нас сильно беспокоит, потому что такой переход нас всех разорит, все у нас растащут». Душевладельцу из Орловской губернии вторил его собрат из Симбирска: «Крестьянский вопрос поднял все на ноги, все затушил и поглотил собою, многие с ума сошли, многие умерли... Нет ни палат, ни дома, ни хижины, где бы днем и ночью не думал, не беспокоился, не робел большой и малый владелец».

Раздавались, конечно, голоса и в поддержку замысла императора, однако они звучали достаточно растерянно – слишком неожиданными оказались слова монарха на обеде в Москве. Князь Оболенский писал будущему министру народного просвещения А. В. Головнину: «Как описать вам наше удивление при получении последних известий? Какому великому делу положено начало...» И еще одна цитата из письма провинциального землевладельца, которая, думается, подводит некий социально-психологический итог развернувшейся дискуссии: «Мне родное пепелище дорого... хотя не могу сказать, чтоб звание помещика было мне по душе». Скажем прямо, такие настроения в дворянской среде отнюдь не являлись преобладающими, хотя находились помещики, пытавшиеся уже в эти годы урегулировать отношения с крестьянами своими силами.