Николай Алексеев - Испытание

– Скорее идем домой!

По взволнованному голосу мальчика, по тому, как он вздрагивал, Нина Николаевна почувствовала: что-то случилось. Она вбежала в квартиру.

– Мама! Ты ранена? – крикнула она, увидев Аграфену Игнатьевну на кровати забинтованную.

Аграфена Игнатьевна перекрестила дочь.

– Помилуй нас, боже, спаситель наш! – И, притянув голову дочери к себе, поцеловала. – Доктор, славная такая женщина, сказала, что ничего опасного нет, все пройдет. – Ее глаза наполнились слезами. – Не помощница я тебе теперь, доченька, только обуза…

– Что ты, мама, бог с тобой! Сейчас я тебя покормлю, ты ведь, наверное, голодная.

– Какая тут, доченька, еда?.. Бежать нужно отсюда, ведь погибнем!.. – опираясь здоровой рукой о край кровати, старуха стала подниматься.

– Куда ты, мама? Лежи! Я была в комендатуре. Нас на машине отвезут на вокзал. – Нина Николаевна пошла в кухню. – Сейчас буду укладываться!

И опять раздался взрыв. На этот раз бомба была, видимо, более тяжелая. Дом, казалось, подпрыгнул, посыпались последние уцелевшие стекла.

Аграфена Игнатьевна поднялась с кровати.

– Сейчас же уходите из дому!.. – властно сказала она. – Сейчас же!..

Ее сил хватило только на эти слова. Она закачалась и упала на руки подбежавшей дочери.

В дверь сильно постучали. Юра испуганно спросил:

– Кто там?

– Быстро выходите! – ответил мужской голос. – Рядом горит квартира.

Поезд, в котором эвакуировалась семья Железновых, мчался с такой скоростью, что казалось, будто перепуганные вагоны сами гонят вперед старый паровоз и он, задыхаясь, еле успевает крутить своими колесами. Нина Николаевна подумала, что старику паровозу, наверное, самому хочется убежать подальше от войны, остановиться где-нибудь на узловой станции и снова заняться своим привычным спокойным делом – маневрировать и составлять поезда.

Но, начиная от Ярцева, станционные начальники держали состав целыми сутками, пропуская в первую очередь на запад воинские эшелоны и поезда раненых – на восток. В Вязьме повернули вместо Москвы на Калугу. Там поезд простоял еще несколько суток на запасных путях. Наконец темной ночью ему дали путевку и отправили в обход Москвы на восток. И снова этот состав тащил старенький паровоз.

В товарных вагонах и на платформах, теснясь друг к другу, сидели и лежали люди, неожиданно потерявшие свои семьи, кров, имущество. Никто не знал, где же конечная остановка, где будет их новый дом.

Страшное горе войны роднило обездоленных людей. У каждого было тяжело на душе. И на человека, который позволял себе в это время то, что не отвечало общему настроению, смотрели с упреком. Больная, измученная своей раной и тяжелой дорогой, Аграфена Игнатьевна глядела на все окружающее с каким-то безразличием, но и она не выдержала, когда молодая соседка по привычке стала подкрашивать губы.

– Не время, Галина Степановна! – сказала она.

– Простите, бабушка, забылась. – Женщина носовым платком стерла с губ помаду.

С Галиной Степановной Железновы познакомились еще в Барановичах, где их эшелон был разбомблен. В дыму бомбежки и пожара Нина Николаевна с незнакомой женщиной переносила на носилках Аграфену Игнатьевну к эшелону, пришедшему из Бреста. Этот состав был так перегружен, что втиснуться в него трудно было даже здоровому человеку, а в него все лезли и лезли. Люди уже стояли на площадках вагонов, сидели на крышах, висели на буферах. Вдруг с одной из платформ послышался женский голос:

– Давайте бабушку сюда! Давайте!.. Как-нибудь поместимся!

Множество рук схватили носилки, подняли их на платформу. Втиснулись за ними и Нина Николаевна с Юрой. Галина Степановна уступила свое место и положила Аграфену Игнатьевну на узлы, и Нина Николаевна почувствовала к ней большую привязанность.

В пути они подружились. Галина Степановна тоже оказалась женой военного, капитана Карпова из Бреста. Женщины старались помогать друг другу, особенно когда кого-нибудь из них одолевала тоска.

Эта тоска иной раз доводила Нину Николаевну до отчаяния. Темными ночами, лежа без сна, она еле сдерживала себя, чтобы не расплакаться.

На всем пути, почти до самой Волги, за поездом охотились фашистские самолеты, расстреливали беззащитных людей, и беженцы все время ощущали нависшую над ними опасность.

Начиная с Вязьмы народ в эшелоне стал понемногу редеть: беженцы, у которых были поблизости родственники, выходили на станциях.

Железновы и Галина Степановна перебрались наконец с платформы в крытый вагон. Так они ехали три недели. Но вот на глухом полустанке эшелон поставили в тупик. Он простоял четверо суток, ожидая, пока заменят сломавшийся паровоз. И «администрация» поезда, назначенная еще в Бресте и состоявшая из трех пассажиров и двух врачей, никак не могла добиться, чтобы эшелон довели до станции назначения. Паровозов не хватало даже на перевозку к фронту отмобилизованных воинских частей.

Потеряв терпение, многие беженцы, нагрузившись узлами и чемоданами, уходили в ближайшие деревни. Вагоны пустели с каждым днем. Как-то ранним утром вынесли из вагона Аграфену Игнатьевну и положили ее на одеяло, разостланное у раскидистых кустов орешника. Серое лицо матери пугало Нину Николаевну. Она перестала верить врачу, который заверял, что раны подсыхают и дело идет на поправку.

«На поправку? А почему же она с каждым днем тает?» – терзалась тревогой Нина Николаевна.

– Мама, пойдем и мы в деревню! – попросил Юра мать, которая сидела на одеяле возле Аграфены Игнатьевны.

Нина Николаевна кивнула головой:

– Да, сынок, надо идти.

Карпова стала отговаривать ее, предлагала подождать еще сутки: старший поезда говорил, что завтра должен прийти паровоз и эшелон двинется дальше. Но Нина Николаевна этому «завтра» больше не верила.

– Мир не без добрых людей! А нам дальше ехать нельзя, – сказала она, накрыла мать своим пальто и повернулась к сыну. Он стоял перед ней не по-детски озабоченный. – Ты, Юрочка, оставайся с бабушкой, а я пойду. С вами и тетя Галя будет. Если что случится с бабушкой, то врач в девятом вагоне. Смотри, бабушку одну не оставляй.

– Что я маленький, что ли? – обиделся Юра.

Нина Николаевна рассказала Галине Степановне, что нужно делать, если Аграфене Игнатьевне станет хуже, и, поцеловав сына в лоб, пошла прямиком через лес.

Идя сосновым бором одна, она как-то особенно остро почувствовала свое горе. С мужем и матерью она всегда жила без особых забот и в достатке, была занята только детьми и домом, не знала серьезных трудностей. Сейчас все легло на ее плечи.

В просвете между вековыми стволами виднелось чистое лазурное небо, лес кончался. Выйдя на опушку, Нина Николаевна опустилась на поваленную бурей сосну отдохнуть. «Куда идти? – спрашивала она себя. – К чужим людям, в чужой дом? А чем на жизнь зарабатывать? Работать в колхозе? Ни косить, ни жать, ни за скотиной ходить не умею. Какая же от меня колхозу польза?»