Василий Веденеев - Дикое поле

— И это туда. — Ватажник размахнулся, чтобы закинуть в Москва-реку нож Ивана, но главарь остановил его:

— Ну-ка, дай глянуть! Занятная вещица. — Он вытер окровавленный клинок и сунул себе за голенище. — Пошли, и так нашумели…

Как только стихли их шаги, из зарослей кустов боязливо высунулся человек. Его согнутое годами тощее тело покрывала драная ряса, на изрядно облысевшую голову была натянута порыжелая скуфейка, пояс заменяла веревка из мочала, а за спиной висела торба. Подобрав длинную жердь, он спустился к воде и начал напряженно вглядываться в ее темную поверхность.

— Сапоги же на их были, — бормотал он, — а тут неглубоко.

Наконец его слезящиеся глаза различили неясное черное пятно на воде. Старик оживился, забрался на мостки и попробовал дотянуться до пятна жердью. Это было тело одного из погибших, упавшее на скрытую водой песчаную отмель.

С третьей попытки он сумел зацепить жердью за одежду утопленника и начал потихоньку подтягивать его к берегу — так, как опытный рыболов вываживает крупную рыбину. Еще немного, и старик, дотянувшись рукой, намертво впился в холодное мокрое сукно и, кряхтя и охая от натуги, потащил тело на береговой песок.

— Господи, тяжель какая, — жаловался он, вытирая градом катившийся по лбу пот. Но желание добыть сапоги заставляло не выпускать утопленника: если обувку сейчас не снять, то ноги мертвеца задубеют и голенища придется резать. А что тогда проку от сапог?

Старик вытер мокрое лицо и наклонился над погибшим, намереваясь пошарить у него за пазухой: может, найдется монетка на кабак? Внезапно он почувствовал, как его руку сжали жесткие ледяные пальцы, а потом раздался жуткий, загробный хрип. Не помня себя от ужаса, старик рванулся, хотел кинуться прочь, но споткнулся и упал. Дрыгая ногами, он визгливо закричал:

— Чур меня, чур!

— Заткнись! — угрожающе прохрипел «мертвец» и попытался сесть, но опять повалился и сдавленно застонал.

Старик замолк, но весь трясся и икал. Первый приступ страха прошел, и он уже понял, что вытащил не покойника, а живого человека. Мертвенькие, они не разговаривают, зато от живых одни неприятности.

— Ты кто? — спросил раненый.

— Побираюсь, — прошамкал бродяжка. — Христарадничаю… Ты, эта… Я только сапоги хотел.

— Помоги встать, — мотая головой, с которой стекали кровь и вода, попросил раненый. — Будут тебе сапоги, кафтан и все, что захочешь.

— А не врешь?

Старик с опаской подошел ближе, еще не решив, как быть: немедленно брать ноги в руки и бежать отсюда, пока не приключилось какого лиха, или по-христиански помочь попавшему в беду? В конце концов, победили не страх или христианская добродетель — победила жадность…

Тащиться пришлось почти через весь город. Только поздней ночью они доплелись до высоких ворот богатой усадьбы. Погремели кольцом на калитке, слушая, как заливались злобным лаем сторожевые псы. В калитке открылось окошечко, раненый что-то шепнул, и вскоре с фонарем в руке за ворота выскочил маленький горбун в иноземном платье. Увидев такое чудо-юдо, старик хотел удрать — ну их, сапоги, до зимы еще далеко, — но следом за горбуном появились два огромных стрельца. Один подхватил на руки раненого, а другой грубо взял бродяжку за шиворот, и втащил во двор.

Вскоре они очутились в большой горнице. Раненого положили на покрытую ковром лавку, а старика посадили в углу на другую голую лавку. Заскрипели под тяжелыми шагами ступеньки лестницы, и в горницу вошел высокий дородный человек с холеной бородой. Горбун подал ему резное кресло, тот сел и стал шептаться с раненым.

— Побудешь пока у меня, наверху. Пусть думают, что ты утоп. — Хозяин встал и коснулся кончиками пальцев плеча раненого. — Жене велю сказать, что срочно послал тебя по важному делу. Так, а ты кто такой? — Он обернулся к притихшему старику, которого охранял дюжий стрелец.

Под тяжелым взглядом хозяина бродяжка сполз с лавки и бухнулся на колени. Ударил лбом об пол:

— Не губи, боярин! Христарадничаю я…

— Ему сапоги и кафтан обещаны, — слабым голосом сказал раненый, которого горбун и стрелец уже понесли наверх.

— Сапоги? — усмехнулся Бухвостов, разглядывая побирушку. — Ладно. Берите и этого наверх, чтобы языком у кабаков не молол. Да сначала пропарьте в бане, а одежду сожгите, не то еще блох нанесет!..

Фасих-бей отдыхал в садовой беседке. Удобно устроившись на подушках, он с нескрываемым удовольствием рассматривал стоявшего перед ним жирного Джафара.

— Путешествие пошло тебе на пользу. — На губах старика появилась язвительная улыбка. — По-моему, ты немного похудел? По крайней мере, цвет лица от морского воздуха улучшился. Ну, какие новости ты привез?

Толстяк низко поклонился, подобострастно глядя в глаза хозяину.

— Тургут оказался хорошим капитаном, мой высокочтимый бей. Его галера с честью выдержала шторм и пришла в Стамбул. На ней и прибыл сюда твой недостойный слуга.

— Хорошо! А другой корабль?

— К сожалению, — маленькие глазки Джафара хитро сощурились, — Карасман-оглу был плохим мореплавателем…

— Был? — поднял седые брови Фасих.

— Да, — толстяк печально опустил голову, — галиот Карасман-оглу на наших глазах разбился о скалы. Он не сумел справиться ни со стихией, ни с прикованными к скамьям гребцами. Они взбунтовались и убили его.

— Бедняге сильно не повезло. — Фасих-бей сочувственно прищелкнул языком.

Джафар изобразил на лице постную мину и трагическим жестом прикрыл ладонью глаза: если старику нравится этот спектакль, то почему бы его не продолжить. Можно подумать, евнух заранее не знал, какая судьба ждет грубияна Карасман-оглу, и сейчас действительно скорбит, услышав о его гибели. Ха, как бы не так!

Джафар и Али сделали все, чтобы капитану галиота проломили голову, а гребцы перепилили цепи и получили свободу. И приказал им сделать это не кто иной, как сам Фасих-бей.

— Что ты скажешь о человеке гяура, крымских делах и пленнике Азис-мурзы? — резко изменил тон старик.

Толстяк подобрался. Речь пошла о серьезных вещах, и если хозяин перестал паясничать, то же надлежит и слуге.

— Мурза выполнил твой приказ, — поклонился Джафар. — Урус сидел в башне, его нормально кормили и не пытали. Потом уруса взял Сеид и продал мне на невольничьем рынке, а я приковал его к веслу на галиоте Карасман-оглу — на одной скамье со шпионом итальянца. Все, что происходило на берегу после кораблекрушения, я наблюдал с галеры Тургута. Рабы сумели выбраться на берег, и урус ушел в горы. Дальше распоряжался Али. Я дал ему сигнал выстрелом из носовой пушки. Думаю, он не замедлит с известиями.

Слушая Джафара, старик согласно кивал: скоро нужно ожидать разворота новых событий, таких разных по значимости и влиянию на судьбы отдельных людей и всего мира, но связанных его, Фасих-бея, волей в один тугой узел. И он обязательно будет в центре узла, не позволяя ему развязаться раньше времени или затянуться на его горле удушающей петлей.