Василий Веденеев - Дикое поле

— Совершенно верно. — Казимир тайком облегченно вздохнул: по крайней мере, теперь за спиной не торчит мрачный бородатый верзила. — Уважаемый синьор Франкони обещал мне, что здесь я смогу увидеть досточтимого отца Паоло. Я привез ему подарки от его духовного сына.

— Мы не встречались с вами раньше? — Глаза Франциска словно ощупали Чарновского с ног до головы и задержались на лице.

— Возможно, — совершенно невозмутимо согласился тот. — Дело, которым я занимаюсь на родине, сводит меня с самыми разными людьми, и это случается достаточно часто. Я врач, уважаемый синьор?..

— Франциск, — услужливо подсказал иезуит, не спуская глаз с гостя, но на лице Казимира не дрогнул ни один мускул.

— Уважаемый синьор Франциск, — тут же подхватил лекарь. — Мой долг оказывать помощь страждущим. У всех врачевателей есть в лице нечто общее, как и у служителей церкви.

— Да, несомненно, — важно кивнул Франциск. — Они облегчают страдания души, а вы — страдания грешного тела. Жаль, что сам Марцин не смог навестить нас, весьма жаль. Пойдемте, падре ждет.

Он взял гостя под руку и повел в глубь галереи. Пройдя несколько шагов, они свернули за угол и увидели сидевшего на мраморной скамье худого человека в грубой монашеской рясе с большим капюшоном, откинутым на спину.

— Отец Паоло, — шепнул Франциск и отступил в сторону. Чарновский, держа шляпу в руке, подошел к скамье и, как ревностный католик, опустился на колено, выражая свое уважение высокопоставленному церковнику. Аскетичное лицо монаха тронула легкая улыбка, и он, благословив приезжего, указал ему место рядом с собой. Однако лекарь, прежде чем встать с колен, подал иезуиту сверток с подарками.

— Что это? — Паоло развернул ткань и увидел статуэтки. — Чудесно сделано, чувствуется рука истинного мастера.

— Я передаю скромный дар вашего духовного сына, пана Марцина Гонсерека, — заметил Чарновский, поднимаясь с колен. — Святая Урсула особо почитаема в тех краях, где он родился.

— Да, я слышал об этом, — слегка наклонил голову монах. — А где родились вы, сын мой?

— Неподалеку от Вильно. Мой отец был мелкопоместным шляхтичем, примерным прихожанином костела.

— Похвально. Вы прекрасно говорите на итальянском, и я, было, подумал, что мы соотечественники. Вы бывали раньше в Италии, сын мой?

— Нет, падре. Но профессия врача невозможна без знания латыни, прародительницы всех языков. Отсюда и мое знание итальянского.

— Так вы врач? Я слышал, синьор Гонсерек был тяжело ранен? Уж не ваши ли заботы подняли его с одра болезни?

— Я просто выполнял свой долг христианина, — потупился Казимир, мучительно пытаясь вспомнить, где он раньше мог видеть аскетичное лицо отца Паоло.

Господи, не может быть! Ведь он точь-в-точь лакей, прислуживавший за столом на одном из званых обедов, куда Чарновского затащил неутомимый Франкони. Выходит, отец Паоло не чурается переодеваний, чтобы заранее увидеть того, кто добивается у него аудиенции? Занятно.

— Не надо скромничать, — усмехнулся отец Паоло. — Искусство врача тоже сыграло немалую роль. Вы приехали один, без слуг?

— Путешествовать сейчас небезопасно, поэтому я прибыл сюда со своим слугой Матеем и его сводным братом. Они давно мечтали поклониться святым местам, и я счел себя не вправе удерживать их после приезда в Рим.

— Вы хорошо поступили, сын мой. — Монах встал, давая понять, что встреча подошла к концу. — Прощайте, мне необходимо вернуться к делам. Желаю вам всего доброго. Подождите здесь немного, синьор Франциск принесет вам письмо для моего духовного сына. Благодарю, что вы откликнулись на его просьбу и проделали столь долгий путь. Господь вознаградит вас за это!

Он благословил гостя и медленно направился к неприметной двери в стене, открывшейся при его приближении. Франциск последовал за ним, сделав Чарновскому знак ждать его возвращения. Проводив их почтительным поклоном, пан Казимир сел на скамью и подумал, что Франциск может вернуться не с письмом, а с несколькими вооруженными слугами, чтобы препроводить визитера в казематы мрачно знаменитого замка Ангела…

— Ну что? — спросил монах, поднимаясь по ступеням лестницы, ведущей в его кабинет.

— Это он, — уверенно ответил следовавший за ним Франциск. — Это он взял у меня молитвенник на дороге под Варшавой. Я узнал его. Кликнуть стражу?

— Сначала посмотрим, что пишет нам Гонсерек, — остановил его отец Паоло. — Наш гость никуда не денется: отсюда не так-то просто выйти. — Он своим ключом открыл дверь кабинета и первым вошел в огромную, почти лишенную мебели комнату с мозаичным полом. — Посмотрим, — повторил он, развинчивая статуэтку святой Терезы. Вытащил письмо пана Марцина, развернул, быстро пробежал по нему глазами, отыскивая нужное место, и удовлетворенно хмыкнул: — Гонсерек не получил молитвенника. Кому ты его отдал?

Франциск заметно побледнел и прижал правую руку к сердцу, словно пытаясь умерить его бешеный стук.

— На дороге мою карету остановил незнакомец, назвавшийся паном Лаговским, другом Марцина. Он знал условленное место нашей встречи с Гонсереком, мои приметы и необходимые тайные знаки. Марцин не раз писал о Лаговском, и я не мог заподозрить такой подлости! Теперь выясняется, что Чарновский и Лжелаговский — одно и то же лицо. Само провидение позволило мне раньше, чем предполагалось, вернуться в Рим, чтобы я мог разоблачить проклятого лекаришку: еще до рассвета он расскажет мне все, вывернув душу наизнанку!

Аскетичное лицо отца Паоло осталось бесстрастным, и это испугало Франциска — неужели его тоже подозревают в измене? Тогда придется разделить незавидную участь нежданного гостя, и она будет ужасной: никому не позволено безнаказанно шутить с генералом ордена иезуитов. Чем доказать свою преданность? Если надо, он готов собственными руками задушить лазутчика.

— Торопливость гневит Бога и тешит дьявола. — Монах назидательно поднял длинный палец. — Ты уже поторопился отдать молитвенник, а теперь торопишься отдать лекаря в руки палачей. Стоит ли спешить?

— Я не понимаю. — Лицо Франциска стало вдруг пунцовым от прилившей к нему крови, а горло сжали спазмы панического страха. — Мы должны узнать, куда он дел молитвенник и зачем приехал сюда!

— Вот именно, — усмехнулся Паоло. — А если он ничего не скажет даже под пыткой? — Монах небрежно отбросил письмо и подошел к окну.

Франциск натужно сопел, уставившись ему в спину, и с тревогой ожидал, какое решение тот примет. Сейчас в руках Паоло, медленно перебирающих узловатыми пальцами зерна четок, жизнь самого Франциска, оставшихся в Варшаве Гонсерека и Лаговского, а также судьба ничего не подозревающего гостя.

Впрочем, чужие жизни и судьбы мало волновали Франциска — он давно привык заботиться о самом себе, а не о людях, которые служили всего лишь орудиями в руках иезуитов. Но сейчас из-за неприятности с молитвенником его собственная жизнь и судьба оказались тесно связанными с чужими.