Василий Веденеев - Дикое поле

— Истинному… Фрол? — чуть слышно, одними губами спросил он.

— Здравствуй, Любомир, — шепнул селянин. — У тебя в доме чужой человек, я не решился зайти.

— Правильно сделал, — глядя в сторону, тихо ответил Чарновский. — Все привез?

— Да.

Пан Казимир Чарновский, известный есаулу Паршину под именем Любомира, взял свою сумку и поднялся из-за стола. Здесь не место для разговора с тайным гонцом.

— У сосны, — шепнул он.

Выйдя из корчмы, лекарь быстро миновал перекресток дорог с покосившимся деревянным распятием и свернул на неприметную тропку, которая вывела его к огромной, уродливо изогнутой, сосне. Рядом темнел заросший бузиной овраг. Из него тянуло сырым холодком и запахом прелых листьев. Вдали тускло мерцали огоньки города.

Через несколько минут на тропке появился Фрол, одетый селянином. За плечами у него висела тощая котомка.

— Все твои пожитки? — пощупал ее Казимир.

— Остальное спрятал в надежном месте, — успокоил его Окулов. — Мне приказано быть при тебе.

— Вот как? — Чарновский критически оглядел его и быстро решил: — Теперь тебя будут звать Матей. У меня в доме лежит раненый шляхтич, и надо помогать ухаживать за ним. Вымоешься, переоденешься и станешь моим новым слугой.

— Хорошо, — кивнул Фрол, — Долго он у тебя будет лежать?

— Надеюсь, — загадочно усмехнулся лекарь.

Пану Гонсереку казалось, что он провалился в ад, и злобные черти, радуясь, что очередной грешник попал в их руки, всаживали ему в бок раскаленные вилы, мерзко смеялись и хрюкали свиными пятачками, торчавшими на измазанных смолой мордах. Он пытался вырваться, отпихнуть противных тварей, но они вновь с диким хохотом ловили его. Опять появлялись вилы и вонзались в бок. Марцина поднимали на них и бросали в жарко дышащую огнем печь. И кто-то, невидимый за всплесками багрового пламени, голосом пана Войтика издевательски спрашивал:

— Ну как пану пляшется?

Начинала звучать жуткая музыка, и бедный пан Гонсерек, против своей воли, стучал голыми пятками по светившимся малиновым жаром кирпичам. А черти с грохотом сыпали в печь дрова, раздували огонь и калили вилы. Как ни старался Марцин увернуться от них, ничего не получалось. Боль прожигала внутренности, заставляла выворачивать нутро темной, кровавой блевотиной. Дьяволята жадно лакали ее, визжа и отпихивая друг друга.

Потом он вдруг заметил в глубине печи маленькую дверцу. Распахнул ее и очутился на берегу медленного черного потока. Нагнувшись над водой, Гонсерек не увидел своего отражения и попятился в испуге. Зачем он здесь, что его привело сюда? Карабкаясь по камням, он взобрался на высокий берег и упал лицом в горько пахнувшую полынью высокую траву. Вокруг царила ночь, и только далеко-далеко, там, где сходились земля и небо, сияла узкая полоска занимавшейся зари…

Открыв глаза, пан Марцин увидел, что лежит в постели. Рядом дремал на стуле незнакомый человек с узким загорелым лицом и длинными черными усами. Голова его склонилась набок, рот приоткрылся, жилистые руки сложены на животе. Кто это?

Напротив кровати огромный шкаф из темного дерева, около него широкий стол с какими-то склянками и медными ступками. Где он, почему лежит в чужой постели, одетый в чужую рубашку? Что произошло? Пан Марцин попробовал поднять руку, но жуткая боль пронзила бок, заставив застонать. Дремавший на стуле незнакомец тут же встрепенулся:

— Пан очнулся? Хвала Езусу Кристосу!

Он вскочил и шустро кинулся в смежную комнату, а вернулся уже вместе с высоким шатеном в строгой черной одежде. Его лицо показалось Гонсереку странно знакомым. Шатен осторожно положил ему на голову свою большую, прохладную руку.

— Кажется, жар спадает. Говорить можете? — Он наклонился, и Гонсерек совсем рядом увидел его зеленоватые глаза с узкими, как у кота, зрачками.

— Где я? — Пан Марцин с трудом ворочал непослушным языком.

— У меня. — Шатен убрал руку и улыбнулся. — Кризис, кажется, миновал. Теперь дело пойдет на поправку.

Боль в боку немного утихла, и Гонсерек вздохнул свободнее. Голова казалась странно пустой и звонкой, но попытка оторвать ее от подушки закончилась неудачей. В затылке тут же появилась чугунная тяжесть, а в висках возникла ломота.

— Лежите, лежите, — удержал его шатен. — Вам нельзя вставать. Нужен покой.

— Кто вы? — прошелестел Марцин.

— Не узнаете? Ну ничего, все наладится. Я Казимир Чарновский. Мы давно знакомы. И вы в моем доме.

— А-а-а?.. — Раненый слабо шевельнул пальцем и показал на черноусого, недавно дремавшего на стуле у кровати.

— Это Матей, мой слуга, — успокоил его лекарь. — Он ухаживал за вами, как за младенцем, пока вы были без сознания.

— Угу, — пробормотал пан Марцин, чувствуя, как слабеет с каждой минутой все больше и больше.

Холера ясна! Что же с ним приключилось, и каким образом он вдруг оказался в доме Чарновского? И почему начисто отшибло память? Похоже, эскулап вытащил его с того света. Наверное, не зря ходили слухи, что он колдун и чернокнижник. Впрочем, какая разница, белая или черная магия вернула его в мир людей. Важно, что он жив!

В губы пана Гонсерека ткнулась чашка с темной, приятно пахнущей густой жидкостью. Бережно поддерживая его голову, Матей помог Марцину выпить все до дна и заботливо укрыл одеялом. Раненый закрыл глаза и ровно задышал. На его щеках выступил легкий румянец.

— Спит. — Фрол-Матей на цыпочках отошел от кровати. Сделав ему знак следовать за собой, Казимир вышел в смежную комнату.

— Он теперь проспит до завтрашнего утра, — объяснил лекарь. — Я добавил ему в бульон снотворное. Тебе тоже не мешает отдохнуть. Но сначала скажи, что узнал нового?

— Жаловался на чертей, — усмехнулся Фрол. — Я уже, было, подумал, что твои снадобья не подействуют.

— Такого еще не случалось, они действуют на всех. Поэтому я свято храню секрет их состава. Он называл какие-нибудь имена?

Окулов молча расстегнул кафтан, вынул спрятанный на груди лист плотной бумаги и подал Чарновскому. Тот развернул его и быстро пробежал глазами по неровным строчкам.

— Интересно. — Сложив лист, лекарь задумчиво постучал им по ладони. — Он отвечал на вопросы? — Не всегда, — зевнул Фрол — Сильно метался в горячке. Но когда я спросил об иезуитах, он назвал имя. Паоло.

— Паоло? — переспросил Казимир — Я не знаю здесь ни одного ксендза или монаха с таким именем. Больше он ничего о нем не сказал?

— Нет.

— Паоло… Италия? Очень может быть.

— Ты о чем? — не понял Окулов.

Его клонило в дрему: несколько ночей он провел без сна у постели пана Гонсерека, вслушивался в его бред и записывал каждое имя, слетевшее с уст раненого. Когда Чарновский поил больного собственноручно приготовленными лекарствами, Фрол, следуя указаниям лекаря, задавал вопросы погруженному в сон Марцину. Иногда тот на них отвечал, но чаще говорил о своих бредовых видениях.