Gunter Grass - Траектория краба

В середине марта мать с рюкзаком за спиной и со мною на руках пробралась через русские позиции, но возможно, что русские патрули и сторожевые посты проявляли сочувствие несчастной молодой женщине с грудным младенцем и просто давали нам уйти. Если я и называю себя на период нашего вторичного бегства грудным младенцем, то это верно не совсем: груди у матери были пустыми. Молока у нее не было. На миноносце выручила роженица из Восточной Пруссии, у которой молока оказалось больше чем достаточно. Затем помогла беженка, потерявшая в пути ребенка. Да и потом, пока мы находились в бегах и позднее, меня всегда кормили чужие груди.

К этому времени все города на померанском побережье были уже либо заняты противником, либо это вот-вот должно было произойти: Штеттин попал в окружение, Свинемюнде еще держался. Дальше на восток все города уже сдались: Данциг, Сопот, Готенхафен. Части советской Второй армии отрезали полуостров Хела; западнее, на Одере, уже шли бои за Кюстрин. А Кобленц, находящийся на слиянии Рейна и Мозеля, захватили американцы. В конце концов союзные войска перешли по мосту Ремагена на правый берег Рейна. На Восточном фронте группа армий «Центр» сообщала, что в Силезии некоторые участки удалось вернуть, однако положение крепости Бреслау [28] 30 января 1945 г. специальным приказом Гитлера ряд населенных пунктов и укреплений переводились на крепостное положение. Крепости не подлежали сдаче противнику. Наряду с Бреслау крепостью был объявлен, например, Кенигсберг. Из-за ожесточенного сопротивления обе крепости были разрушены на 70%. становилось все более критическим. К тому же не прекращались налеты американских и английских бомбардировочных соединений на крупные и средние города. Еще дымились, к радости английского маршала ВВС Хэрриса [29] Артур Треверс Хэррис, командующий британской бомбардировочной авиацией, отдал приказ подвергнуть интенсивной бомбардировке все немецкие города с населением свыше 100 000 человек независимо от их военно-стратегического значения. , руины Дрездена, а бомбы уже падали на Берлин, Регенсбург, Бохум, Вупперталь... Целями налетов неоднократно становились плотины водохранилищ. И всюду, превращая «натиск на Восток» в «натиск на Запад», шли беженцы, которые, собственно, не знали толком, куда им идти.

У матери тоже не было определенной цели, когда, неся на руках свое самое ценное имущество, то есть меня, постоянно ноющего из-за отсутствия материнского молока, она выбралась из Кольберга и очутилась между двух линий фронта; мать двигалась ночами, иногда ее подбирала какая-нибудь повозка или армейская полевая кухня, но обычно приходилось идти пешком среди тех, кто брел с постоянно уменьшающимся скарбом, и все чаще люди бросались наземь под обстрелом штурмовиков, проносившихся на бреющем полете; она старалась уйти подальше от побережья, постоянно ища молодых матерей с избытком грудного молока, пока не дотащилась до Шверина. О своих странствиях она рассказывала мне то так, то эдак. Вообще ей хотелось пересечь Эльбу, двинуться дальше на Запад, но застряли мы именно здесь, в неразрушенной мекленбургской столице. Это было на исходе апреля, когда Вождь покончил с собой.

Позднее, будучи столярным подмастерьем, она, окруженная мужчинами, отвечала на расспросы о своих скитаниях: «Про это целый роман можно написать. Страшней всего были штурмовики на бреющем. Летят над самой головой, и тра-та-та-та... Только нам везло. Ведь сорная трава, как говорится, живуча...»

И тут уж она переходила к своей излюбленной вечной теме гибнущего корабля. Все остальное ее не волновало. Даже на тесноту нашего временного пристанища – а нас опять разместили в школе – мать особенно не жаловалась, поскольку к этому времени уже знала, что очутилась со своим сыночком Паулем в городе, где некогда родился человек, именем которого в казавшиеся мирными времена был назван тот злополучный корабль. Имя его встречалось здесь повсюду. Даже школа, где мы жили, носила его имя. В ту пору, когда мы прибыли в Шверин, это имя можно было встретить едва ли не на каждом шагу. Так, на южном берегу озера еще был цел сооруженный из валунов Мемориал героев, там красовался огромный гранитный камень, поставленный в честь Мученика в тридцать седьмом году. Уверен, именно поэтому мать и осталась в Шверине.

Примечательно, что с тех пор как гибель лайнера привлекла к себе – пусть с запозданием – столь большое внимание, будто состоялась совсем недавно, с тех пор как начались подсчеты, округления и уточнения количества смертей и, наконец, при сравнении было выяснено, что катастрофа «Титаника» унесла значительно меньшее число жизней, в тех краях всемирной Паутины, которые я обычно посещал, неожиданно воцарилась тишина. Я уж было подумал, что сервер моего сына дал сбой или же ему самому все это просто надоело, его перестала интересовать тема вечно тонущего корабля и, соответственно, он освободился от влияния со стороны матери. Но тишина оказалась обманчивой. Так же неожиданно появился его обновленный сервер с уже известной мне направленностью.

На сей раз преобладал иллюстративный материал. Посетителям предъявлялась фотография довольно невысокого качества, зато сопровождавшаяся пояснением, данным крупным шрифтом; на ней всем любопытствующим демонстрировался огромный гранитный камень, на котором виднелась руна жизни, а под ней готическими буквами было высечено имя Мученика. Рядом с фотографией размещались материалы, характеризующие его значимость: назывались ключевые биографические даты, перечислялись организаторские свершения, приводились сопровождавшиеся восклицательными знаками цитаты, указывались день и час его убийства на легочном курорте Давосе.

Будто по приказу или иному понуждению тут же объявился и Давид. Поначалу темой их диалога стал не памятный камень, а убийца Мученика. Давид, торжествуя, сообщал, что в марте сорок пятого в судьбе Давида Франкфуртера, отсидевшего более девяти лет, произошел счастливый поворот. После безуспешных попыток добиться пересмотра дела бернские адвокаты Бруншвиг и Раас направили Большому совету кантона Граубюнден ходатайство о помиловании. Оппонент моего сына не мог не признать, что решение простить Франкфуртеру остаток от назначенного по приговору общего восемнадцатилетнего срока состоялось лишь 1 июня 1945 года, то есть уже после завершения войны. Швейцария выжидала, чтобы убедиться, что великодержавный сосед окончательно повержен. Освободив из тюрьмы Зенхоф, Давида Франкфуртера тут же выслали из страны, и он прямо от ткацкого станка решил отправиться в Палестину с надеждой на рождение государства Израиль.

Дальше спор между сетевыми оппонентами пошел в довольно сдержанных тонах. Конни великодушно заявил: «Ничего против Израиля не имею. Там еврею-убийце и место. Может, пользу принесет какому-нибудь киббуцу». Он даже выразил восхищение израильской армией. И уж полнейшее одобрение вызывала у него решимость Израиля демонстрировать свою твердость. Дескать, израильтянам не остается другого выбора. По отношению к палестинцам и другим мусульманам нельзя идти ни на малейшие уступки. Он бы только приветствовал, если бы все евреи, как этот убийца Франкфуртер, свалили бы в Землю обетованную, «тогда остальной мир очистился бы от евреев».