Unknown Unknown - Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого)

Послали Кояно-но Таро, родом из провинции Сэтцу, во главе сотни всадников, он взял Кайэна, привёз в столицу и доставил во дворец.

– Ты один мыслил худое или у тебя были сообщники? – спросили Кайэна.

Допрос учинили с пристрастием, и Кайэн уже не знал, удастся ли ему уйти живым. Тогда он решил: «А назову-ка я своих давних недругов», и тут же с его слов записали в допросный лист одиннадцать человек из храмовой братии.

За ними опять же отрядили Кояно-но Таро, однако названные одиннадцать человек, прослышав об этом заранее, явились сами. Всё-таки вину их по доносу сочли несомненной, и их незамедлительно всех одиннадцать взяли под стражу. Кайэну не разрешили просить о милости и в конце концов запытали до смерти. Перед тем как умереть, он заявил:

– Не один я виновен. Если не лишите жизни остальных, я после смерти стану злым духом.

Впрочем, если бы даже он и не сказал этого, всё равно было указано: «Зарезать!», и все одиннадцать до последнего человека были казнены.

А Мусасибо Бэнкэй в это время пребывал в столице. Услышав обо всём, он сказал себе: «До чего стало радостно на сердце! Никогда прежде не удавалось мне разделаться с врагом так, как хотелось, да ещё не пошевелив пальцем вдобавок. Поистине, все мои прегрешения замолены заранее в государевом дворце!»

И после этого принялся он бесчинствовать ещё больше.

Наступила зима, и Бэнкэй задумался. «Иные люди поднакопили себе добра тысячами, – рассуждал он. – У Хидэхиры в Осю тысяча коней, у Кикути в Цукуси тысяча панцирей. У Таю в Мацуре тысяча луков в тысяче саадаках. Вот сколько они все поднакопили добра. У меня же денег нет и купить не на что. И знакомых у меня нет, и никто не подарит. А раз так, то выйду-ка я ночью на середину столицы и буду отнимать у людей их мечи и таким вот манером поднаберу себе добра». И, решивши так, принялся он ходить и отбирать у людей мечи.

Прошло несколько времени, и стали говорить, что-де ходит ночами по столице тэнгу огромного роста в обличье монаха и отбирает у людей мечи. Так прошёл год, наступил новый, и к концу пятого или началу шестого месяца Бэнкэй отобрал много мечей. Добычу он прятал на чердаке храма, что на перекрёстке Хигути и Карасумару, и, когда подсчитал, оказалось у него там девятьсот девяносто девять мечей.

Тогда вечером семнадцатого дня шестого месяца он отправился в храм Тэндзин на Пятом проспекте и вознёс такое моление: «Явите милость, боги и будды! Пошлите мне нынче ночью отменный меч!» Глубокой ночью он покинул храм, отошёл к югу и, встав у ограды одного дома, принялся среди людей, направлявшихся в храм, высматривать человека с отменно хорошим мечом.

На рассвете он двинулся было по переулку Хорикава, но тут вдруг послышались чистые и радостные звуки флейты. «Как ласкают слух эти звуки! – подумал Бэнкэй. – Это, должно быть, кто-то идёт в храм спозаранку и играет себе на флейте. Ну что же, монах это или мирянин, а хорошо бы при нём оказался отменный меч, я бы отобрал!» Звуки флейты приближались; Бэнкэй, пригнувшись, всмотрелся и узрел молодого человека в панцире со сверкающей серебром нагрудной бронёй поверх белой одежды, и был при нём превосходный меч с золотой отделкой. Бэнкэй и представить себе не мог такого превосходного меча!

Он подумал: «Вот это меч! Я заполучу его во что бы то ни стало!» Это уж потом он убедился, что напал на человека весьма опасного. Но мог ли он ведать это заранее?

Между тем то был Ёсицунэ. Не желая быть узнанным, он зорко глядел по сторонам и сразу заметил, что в тени под деревом муку стоит странного вида монах с огромным мечом под мышкой. «Это не простой прохожий, – подумал он. – Не иначе это тот самый, что повадился в столице отнимать у людей их мечи». И без всяких колебаний он пошёл прямо на Бэнкэя.

Бэнкэй же самоуверенно подумал: «Мне случалось отбирать мечи у самых свирепых забияк, а уж с таким тощим юнцом я и подавно управлюсь. Выйду на него, напущу страху зычным голосом и грозным обличьем, он и отдаст меч. А не отдаст так, сшибу его с ног и отберу».

Так решив, Бэнкэй вышел перед Ёсицунэ и произнёс:

– Я здесь таюсь в ожидании врага и подозреваю всякого, кто в боевом снаряжении норовит пройти мимо меня. Такого я просто-запросто пропустить не могу, но, ежели тебе это некстати, отдай мне свой меч – и тогда можешь пройти.

Ёсицунэ, выслушав его, сказал:

– Значит, ты и есть тот самый дурень, о котором я слышал. Однако такому я просто-запросто меч отдать никак не могу. Ежели тебе хочется, подойди и отбери.

– Тогда держись! – рявкнул Бэнкэй и, выхватив свой огромный меч, налетел на Ёсицунэ.

Ёсицунэ тоже обнажил свой короткий меч и отскочил под стену.

– Будь ты хоть сам чёрт, – проговорил Бэнкэй, – всё равно я не знаю никого, кто мог бы против меня устоять.

С этими словами он широко размахнулся и нанёс удар.

«Экое чудище!» – подумал Ёсицунэ, быстро, как молния, уклоняясь влево. Удар пришёлся по стене, кончик меча в ней увяз, и, пока Бэнкэй тщился его выдернуть, Ёсицунэ прыгнул к противнику, выбросил вперёд левую ногу и с ужасной силой ударил его в грудь. Бэнкэй тут же выпустил меч из рук. Ёсицунэ подхватил выпавший меч и с лихим возгласом: «Эйя!» – плавно взлетел на стену, которая высотой была ни много и ни мало в целых девять сяку. А оглушённый Бэнкэй остался стоять, где стоял, и грудь у него болела от ужасного пинка, и ему и впрямь казалось, будто его обезоружил сам чёрт.

Ёсицунэ сказал ему сверху:

– Впредь не смей больше творить такие бесчинства. Ты ведь и есть тот самый дурень, о котором я наслышан. Хотел я забрать твой меч, но ты ещё подумаешь, будто он мне нужен, так что бери его обратно.

С этими словами он прижал меч пятой к черепичному покрытию стены, согнул в три погибели и швырнул Бэнкэю. Тот подобрал меч, выпрямил лезвие, а затем, глядя на Ёсицунэ с досадой снизу вверх, пробормотал:

– Противу ожиданий верх взяла ваша милость. Однако мнится мне, что вы изволите проживать где-то поблизости. И хоть нынче я оплошал, но уж в следующий раз промашки не дам.

Пробормотав это себе под нос, он пошёл прочь. Ёсицунэ же, глядя ему вслед, подумал: «Да, так, верно, и есть: сей молодчик не иначе как тот самый хиэйский монах. То-то на мой меч позарился!» И он крикнул Бэнкэю в спину:

– Хиэйский монах, хоть режь его, человеком не станет, только и живёт для того, чтобы резать людей!

Бэнкэй не отозвался. «Я буду не я, коли не зарублю его, пусть только слезет со стены», – подумал он, остановился и стал ждать.

Ёсицунэ плавно слетел со стены, и ноги его были ещё в трех сяку от земли, когда Бэнкэй, взмахнув мечом, ринулся к нему, и тогда он вновь плавно взлетел на стену.

Когда мы слышим, как чжоуский Му-ван, изучив трактат «Лю-тао», взлетел со стены высотой в восемь сяку на небо, мы считаем это чудом из глубокой древности; но ведь уже в наши последние времена Конца Закона Будды тоже случилось такое: изучив тот же трактат «Лю-тао», Куро Ёсицунэ, совершая прыжок со стены в девять сяку, прямо из воздуха снова вспрыгнул на стену!