Александр Немировский - Пурпур и яд

Разработанный заранее план сражения рушился. Моряки, занимавшие укрепления впереди города, вместо того чтобы нанести удар во фланг царскому войску, бежали. Для их преследования царь выделил конницу бастарнов. Один вид этих светловолосых гигантов мог внушить ужас.

Беглецы скопились у стен Халкедона, рассчитывая укрыться в городе. Но Котта, опасаясь, что бастарны ворвутся внутрь, приказал держать ворота на запоре. На глазах у римлян, заполнивших городские стены, произошло истребление цвета их флота. Свист стрел и дротиков заглушался отчаянными воплями несчастных. Лишь нескольких человек удалось поднять на ремнях. Остальные, а их было три тысячи, устлали своими телами все пространство перед стенами. Чувство ужаса охватило осажденных. Собираясь кучками, солдаты осуждали консула, не пожелавшего вывести войско из этой ловушки. Все понимали, что Котта не захотел соединиться с Лукуллом, опасаясь, что придется делить с ним славу.

На этом злоключения осажденных не кончились. Следующей ночью ловец губок Креонт подплыл к медной цепи, загораживающей вход в гавань, и срезал ее пилой. Впоследствии царь наградил его золотым веслом и поставил во главе своих водолазов. В образовавшийся проход вошли дикроты Неоптолема и взяли на буксир римские триремы и квинквиремы. Все это произошло так неожиданно, что многие римские матросы опомнились лишь тогда, когда оказались за пределами гавани, в открытом море.

Утром, осматривая гавань, консул недосчитался шестидесяти кораблей. Страшнее, чем эта утрата, оказалась потеря престижа среди провинциалов. Назначенный охранять Пропонтиду от царского флота, Котта не уберег собственных кораблей.

В эти дни вифинцы приветствовали друг друга вытянутой рукой с согнутым указательным пальцем. Палец обозначал крюк, с помощью которого Неоптолем выудил из гавани Халкедона римские корабли. Этот жест стал паролем для всех, кто не забыл о Хресте и гелиополитах, кто искал дружбы с Митридатом.

И снова эллины приветствовали Митридата как освободителя. Можно ли было подумать, что в Вифинии столько городов, а в них столько его почитателей. Города открывали свои ворота, и если бы царь захотел их всех посетить, он задержался бы до осени.

Чтобы ускорить путь, Митридат свернул с главной дороги и стал объезжать города. Но и это не избавило его от одной встречи.

Заметив, что ему наперерез бежит человек в длинном гиматии, Митридат остановил коня.

— Будь счастлив, царь царей, на земле Скепсиса! — сказал незнакомец, отдышавшись.

У него было удлиненное лицо с высоким лбом и глубоко сидящими карими глазами. Рот с тонкой верхней и толстой нижней губой напоминал створку раковины.

— Как? — удивленно переспросил Митридат.

— Скепсиса, — повторил незнакомец. — Ибо таково имя города, который ты не захотел посетить. А меня зовут Метродором.

— Я сожалею, Метродор, что не слышал о твоем городе раньше, — улыбнулся Митридат, — ибо его имя заставляет предполагать, что в нем обитают одни философы.

— О нет, государь! Такого не бывает даже в государстве, созданном воображением Платона. Одним философам не просуществовать. В моем городе живут воины и торговцы, ремесленники и рыбаки. В общем, он ничем не выделяется среди других городов. Может быть, здесь о тебе знают больше, чем в других местах.

— Откуда такая осведомленность?

— Ты это поймешь, если последуешь за мной, — ответил Метродор, указывая в сторону города.

Вскоре они оказались у кладбища, огражденного квадратом кипарисов. Могильные холмы расположены по обе стороны дороги и, по обычаю эллинов, украшены мраморными плитами с надписями и изображениями.

— Вот! — сказал Метродор, останавливаясь около одной из плит.

Митридат посмотрел на эллина, внутренне сожалея о потраченном времени. Но, видя, с каким благоговением тот смотрит на могильную плиту, он решил спешиться и встал за спиной своего нового знакомого. Через его голову он прочитал:

— «Диофант, сын Асклепиодора, прощай!»

И вот он уже стоит на коленях перед покосившейся плитой и шепчет, припав к ней губами:

— Да видят боги, я сделал все, чтобы отыскать тебя, учитель! Мог ли я думать, что такой будет наша встреча!

— Последние годы своей жизни Диофант провел у нас в Скепсисе, — сказал Метродор. — Он имел многих учеников. Я был в их числе. Уже ослепнув, он диктовал мне историю твоего царствования и взял с меня клятву, что я ее передам тебе вместе со словами любви, которую он сохранял к тебе до последнего вздоха.

Метродор достал из-за края плаща свиток и передал его Митридату.

— Здесь ты найдешь рассказ о себе и людях, тебя окружавших, о тех, кто изменил и остался тебе верен, о сражениях, выигранных и проигранных тобою.

— Моя история там! — Царь показал на равнину, на море, сверкавшее, как расплавленное серебро. — Это еще чистая восковая табличка, табула раса, как ее называют римляне. Все еще впереди, в тумане. Вчера я разбил Аврелия Котту, но сегодня где-то во Фригии должен высадиться Лукулл. И пока мне нужны не историки, а воины.

— Но Диофант был воином и историком, — сказал Метродор. — Меч и стиль никогда не мешали друг другу.

— Может быть, ото так, — молвил Митридат, задумавшись. — В моем войске найдется место историка, если ты, брат, захочешь его занять.

— Ты называешь меня братом! — воскликнул Метродор.

— Да! Ты ученик Диофанта, ставшего мне отцом. И хотя твоя родина Скепсис, я верю тебе так же, как когда-то ему.

Якоря бесшумно погрузились в черную воду, и трирема задрожала всем корпусом, словно конь, почуявший узду. Сходни судорожно схватили берег, как бы желая его притянуть к кораблю. И замелькали силуэты, тени в шлемах, острия копий, щиты.

Высадка легиона продолжалась не более часа. Любой полководец мог бы гордиться такой слаженностью военного механизма. Но Лукулла, кажется, это не радовало. Он знал, что легионы в Азии, над которыми он должен принять командование, испорчены привычкой к роскоши и жаждой наживы. Ведь это они убили своего консула и полководца Флакка, а потом предали своего нового начальника Сулле! Ему было известно, что греки с ликованием встретили войско Митридата и что царю удалось нанести поражение Котте. Можно было бы, конечно, бросить этого глупца и его воинов в Халкедоне, идти вперед и захватить Понтийское царство, пока оно лишено защитников. Но можно ли полагаться па такое войско? Уже ночью, вскоре после высадки, один из воинов Мурены проник в сокровищницу храма и был схвачен его служителями в тот момент, когда вскрывал ящик с дарами.

В этом непроницаемом мраке мерцало лишь одно светлое пятно: крупнейший из греческих городов Пропонтиды — Кизик — закрыл перед Митридатом свои ворота, и царь царей приступил к его осаде. Его трехсоттысячное войско окружило город рвом. Корабли патрулируют в прибрежных водах. Но Кизик не Халкедон! Недаром кизикийцы считают, что их город дан самим Зевсом в качестве приданого за его дочерью Корой! Стены Кизика строились столетиями! О них Митридат обломает свои зубы! А тем временем римские воины научатся переносить невзгоды и радоваться не блеску золота, а ломтю хлеба и тростниковой подстилке.