Валентин Пикуль - Слово и дело

— Нет, — ответил ему Семенов.

— Не горячись. Раскинь умом. Я спасенье тебе предлагаю. За един годок службы у меня ты на всю жизнь сытым будешь.

— Не надо. Лучше пытайте.

— А ежели я тебя уничтожу? — спросил Ушаков вкрадчиво.

— Все смертны. Кто раньше. Кто позже. Андрей Иванович указал секретарю на огонь:

— Да ведь смерть-то для тебя непроста будет… Не бахвалься! Сунь-ка для начала руку туда — жарко ли?

Семенов вдруг шагнул и руку на пламя горна водрузил.

— Да погоди, дурень… Я пошутил. Сядь! — Ушаков сказал потом, с укоризною головой покачивая:

— Отчего ты мук не боишься?

— Оттого, что у всех людей тело душой управляет. А мой дух столь закачен в упражнениях умственных, что он у меня в подчинении состоит. И с телом слабым, что хочет, то и творит!

— Ну, ладно, — призадумался инквизитор. — Посмотрим теперь, как ты сумеешь тело свое душе подчинить…

На пытках Семенов молчал. Ему подсовывали шифры тайные, в доме найденные, — он говорил, что «забыл за давностью». Нитки тянулись далеко — от Парижа до Березова, но секретарь ничего не выдал. Его оставили «для передыху», а затем приговорили ехать к армии, где и служить «до скончанию века».

— Вот и ладно, — ободрился он. — В армии сгожусь… Его привели в канцелярию, а там Ванька Топильский как раз выпускал под расписку на волю доносчика — Перова:

— Напиши здесь так: мол, дерзать более я не стану.

— Да не дерзал я, — отвечал Перов. — Где уж нам!

— Дерзал или не дерзал — это дело десятое. Но существует у нас форма законная, чтобы человек, от нас уходя, поклялся, что он «дерзать более не станет»… Пиши!

С улыбкою наблюдал за ними измученный Семенов.

— Много ты, тля, получил с доноса своего? — шепнул он Перову. — Ты же не только людей погубил… ты библиотеку погубил!

А всю дворню князя Голицына избили кнутами: и велено было людям ученость свою «предать забвению». Что знал — забудь.

Не было тогда на Руси таких прекрасных жемчужин, как библиотека князя Дмитрия Михайловича Голицына. В громадных сундуках привезли ее под конвоем из села Архангельского, кучей свалили в сырых подвалах Канцелярии от конфискации. Напрасно Академия наук взывала к Ушакову и к самой царице — ученым ни единой книжечки так и не дали!

А в подвал тот проникли два могучих вора…

Первым залез чуда охотник до чтения Артемий Волынский, таскал он из подвала к себе на Мойку книги связками. Жадно хватал редчайшие уникумы (иногда рукописные). Политика и ситуации ее, схожие с нынешними на Руси, — вот что занимало его. Волынский жаждал из книг открыть тайну непостижимую — что будет дальше?

С факелом в руке в подвале появился и Бирен:

— А-а, друг Волынский, ты, кажется, меня опередилРазграбили они книгохранилище Голицына, изъяв из него все самое ценное<���После московского пожара 1812 г. около 200 книг из библиотеки Д. М. Голицына вдруг всплыли в Москве на толкучке; их оптом скупил известный библиофил граф Ф. А. Толстой, от него они перешли к историку М. П. Погодину и переданы были ученым в Публичную библиотеку. За последние годы советскими историками была проведена большая работа по изучению подбора голипынской библиотеки.>. Остальное же растащили по своим закутам сошки помельче их, побоязливей. Анна Иоанновна не была умна. Но даже ее скудного ума хватило, чтобы понять одну истину:

— Иногда книгу важней уничтожить, нежели человека…

Всю зиму страдала земля Украинская, земдя прирубежная. Сколько ни трудились гарнизоны армейские, Днепр было не обколоть ото лада пешнями. Мороз крепчал, беря реку в полон естественный. А по ночам — через лед! — татары набегали на Украину, чтобы в отмщение за Бахчисарай кого убить, кого пленить петлей аркана…

Да, год предстоял тяжелый. Австрия вмешалась в войну, но от этого никому на Руси легче не будет. Турки уже подготовились: громадная армия янычар кишмя кишела в плавнях Дуная.

Слава и богатство Минихом уже сысканы; украинские поместья, подаренные ему царицей, были колоссальны. Нужен трезвый расчет: «Я свое уже получил, могу и в канцелярии теперь посидеть…»

С этим Миних вручил Анне Иоанновне рапорт об отставке.

— Негоже то, — рассудила императрица, — чтобы главный мой командир во время войны, когда насущные службы от него всеми ждутся, уволен был от полков своих… Абшида, хоть умри, не дам!

Напрасно Миних стал ссылаться на имена великих полководцев, которые среди войны чистую отставку получали; имена Монтекуккули, Шуленбурга и Кенигсека не произвели на царицу впечатления.

— Нет уж, — сказала. — Взялся за гуж, не говори, что не дюж!

Стали совещаться, что в кампанию 1737 года делать. Договорились в Кабинете так: на Крым пойдет Ласси с армией, генеральные же силы с Минихом во главе возьмут Очаков.

— Там и Бессарабия недалече, — приосанился Миних. А сам думал: «Ежели мне короны украинской не добыть, буду стараться Валашское царство устроить и попрошу валашскую корону для себя». Правда, на эту же корону зарился из Лондона князь Антиох Кантемир, но Миних рассчитывал его оттолкнуть. В эти сладостные грезы о коронах вонзился скрипучий голос Остермана:

— Не забывайте, что отныне мы состоим в комплоте воинском с венцами. А император Карл желает, чтобы мы армию свою послали прямо на Хотин и далее — до Буковины… там нужна армия!

Фельдмаршал встал. Грузный кулак Миниха обрушился на столик перед императрицей. А столик был слабенький — ножки треснули, все бумаги и чернила полетели на пол.

— Не сметь слушаться австрияков! — забушевал Миних. Анна Иоанновна даже уши себе захлопнула:

— Ой, как ты кричишь, фельдмаршал…

— А я говорю, матушка: не слушаться их, подлых! Вена опять солдата нашего себе подчинить желает. Император цесарский единой дворни имеет столько, что, вооружи ее, и можно Азов брать. За цесарцев Россия уже не раз кости свои по Европе раскидывала… Я буду кричать, матушка! Вена для себя Боснии ищет, для того и солдата русского просит, а мы Австрии служить не нанимались…

Остерман притих, боясь Миниха во гневе. Дядька он здоровенный, сгоряча еще тяпнет жезлом по черепу — никакой парик не спасет. Анна Иоанновна долго крестилась на парсуну Тимофея Архипыча (юродивого), а рядом висел портрет графа Плело (поэта французского). Отмолясь, она воспрянула.

— Фельдмаршал прав, — заявила, косо глянув на Остермана. — Уж давно мне в уши дудят, что ты, Андрей Иваныч, на подношения от венского двора живешь, да не верила я. А ныне сомневаюсь: может, и есть грех за тобой?.. Пущай, — провозгласила она, — австрияки сами тесто себе месят, а у нас русская квашня взопрела…

Перед отбытием к армии Миних хитроумно заручился поддержкой графа Бирена, которому писал наильстивейше: