Георг Эберс - Невеста Нила

Толпа встрепенулась, приветствуя Горуса Аполлона новыми криками одобрения. Старший сенатор, слушавший до сих пор слова епископа, понурив голову, с раскаянием в душе, снова ободрился и воскликнул запальчиво:

— Народ умирает! Город и вся страна гибнут. Волны Нила распространяют заразу! Солнечный зной сушит поля и сады. Покажи нам иной путь к спасению или дай прибегнуть к крайнему средству, которое испокон веков помогало нашим предкам!

Маленький епископ выпрямился самоувереннее прежнего и, показывая на распятие, воскликнул:

— Верьте, надейтесь и молитесь!

— Разве мы не делали этого? — спросил Александр. — Конечно, ты не видел агонии своей жены и родного сына…

Толпа дико заревела, забыв всякие границы; каждый, кто похоронил близкого человека, у кого выжгло солнцем сад и поле, у кого с деревьев осыпались финики, возвысил голос и принялся кричать:

— Жертву, жертву! Бросить в волны девственницу!

— Слава спасителям! Слава мудрому Горусу Аполлону!

Но другие их перебивали с неменьшим жаром:

— Не отступим от веры Христовой! Слава епископу Иоанну! Наши души…

Прелат снова попытался овладеть вниманием народа, и когда это ему не удалось, обратился к главному сенатору, булевтам, наконец, к трубачу. Однако сигналы трубы не действовали более на возбужденную чернь; народ на площади разделился на группы, между которыми возникли ожесточенные споры. Вскоре дело дошло до толчков и кулачных ударов, угрожая кончиться всеобщей свалкой.

Вдове Руфинуса удалось уйти оттуда с Пульхерией и Марией под прикрытием масдакита, прежде чем арабские воины верхом на конях стали разгонять бунтующих. В то же время епископ Иоанн грозил булевтам в зале совета и делал все от него зависящее, чтобы помешать жертвоприношению, хотя избранная в жертву девушка — мелхитка и приговорена к смертной казни. Он решил сегодня же отправить почтового голубя к патриарху в Верхний Египет с известием о случившемся. Горус Аполлон возразил ему на это, что наместник халифа одобрил жертвоприношение и что народному бедствию будет положен конец вопреки запрету духовенства.

Епископ вышел из себя, угрожая зачинщикам соблазна проклятием церкви. Ученый старик принялся возражать ему с пламенным красноречием; потерявшие голову булевты присоединились к жрецу, и глубоко возмущенный прелат покинул Курию.

Для тихой, сдержанной Иоанны было невыносимо находиться среди возбужденной черни; разнузданные страсти, толкотня и грубость простого народа оскорбляли ее деликатную натуру. Во время речи жреца вдова Руфинуса только и думала о том, как бы поскорее убраться с Рыночной площади; но когда она убедилась, что жестокий Горус собирается погубить Паулу, отдав ее в жертву народному суеверию, добрая женщина подавила свою робость и осталась на площади до последней минуты. Потом они все четверо отправились в тюрьму. Рустем защищал женщин от толчков и насилия, которому они могли подвергнуться среди такого стечения народа.

Знала ли Паула о своей ужасной участи или нет? Иоанна стремилась всей душой поддержать и утешить дамаскинку в эти роковые минуты. Вчера тюремный сторож охотно проводил ее в келью заключенной, потому что кади Отман приказал ему обращаться как можно лучше с молодой дамаскинкой и сыном мукаукаса. Но сегодня угрозы векила подействовали на тюремщика; он не решался пропустить Иоанну с ее спутницами. Между тем во время их переговоров, маленький сынок этого человека, обласканный накануне Пульхерией, протянул ей свои ручки. Она подняла его с пола и поцеловала. Тут мать малютки приняла сторону посетительницы.

Хорошенькая Эмау, живя в гостинице у своих родителей, прислуживала веселому Ориону охотнее, чем другим гостям. Ее муж как настоящий египтянин, добровольно повиновавшийся своей дражайшей половине, до сих пор немного ревновал жену ко всеобщему кумиру мемфитов, но, услыхав, что Паула его невеста, тюремщик не знал, чем угодить сыну своего благодетеля. В общих арестантских камерах было еще шумнее прежнего; приговор одного из преступников к смертной казни вызывал особенное оживление между узниками; они испускали дикие крики и ревели, как звери. Женщины невольно содрогались от ужаса; звон цепей сопровождал этот адский шум; у порога кельи, где томилась Паула, волнение посетительниц еще более усилилось. Заключенная стояла у окна, прижавшись лбом к железной решетке; Орион услаждал ее слух игрой на лютне, и эти звуки среди тюремного содома напоминали тихий звон колоколов в бурю.

На скамейке у постели дремала Перпетуя, уронив в колени веретено. Тусклая лампа освещала комнату. Мария хотела броситься к дамаскинке, но Иоанна удержала ее, назвав тихонько Паулу по имени, однако девушка не услыхала знакомого зова, отчаяние перед казнью, вероятно, довело ее до оцепенения.

Вдова повысила голос, тогда несчастная обернулась с легким радостным криком и поспешила к друзьям, которые не покинули ее даже в тюрьме.

Дамаскинка с восторгом прижала к груди сначала Иоанну, потом Пульхерию, затем Марию. Вдова Руфинуса заглянула ей в лицо, думая увидеть печальную перемену в этих прекрасных чертах, но едва не вскрикнула от изумления. Молодая девушка казалась спокойной и счастливой, ее большие глаза смотрели ясно и с благодарностью остановились на пришедших.

Неужели она не знала своей участи?

Но нет, заключенная прямо спросила, слышала ли Иоанна о том, что ее приговорили к смерти. Потом дамаскинка подробно передала, как над ней вершили суд и как названый отец Филиппа неожиданно обратился в ее жесточайшего обвинителя. Тут остальные женщины не могли сдержать своих слез; Паула принялась утешать и успокаивать их. Добрый кади Отман выказал ей отеческую заботу, и она твердо надеялась, что он выхлопочет помилование у халифа.

Иоанна едва владела собой во время этого разговора. Героизм девушки поражал ее. Между тем судьба легко могла обмануть надежды дамаскинки! Даже маленькая Мария была так встревожена всем происходившим на площади, что с плачем бросилась на шею старшей подруге. Та отвечала ей нежными ласками и в то же время уговаривала Пульхерию не сердиться на старого жреца. На вопрос Иоанны, как она может с такой твердостью переносить свое ужасное положение, Паула отвечала с улыбкой, что научилась у нее самой безропотной покорности судьбе. В эти роковые дни для нее наступило настоящее счастье. Только тут Иоанна и обе девушки вспомнили, что дочь Фомы — невеста. Они снова принялись обнимать ее, повторяя слова любви и утешения.

В эту минуту сторож постучал в дверь. Паула выпрямилась и тихонько сказала:

— Мне нужно передать одну вещь Ориону; я не могу доверить ее постороннему. Хорошо, что ты здесь, милая Мария, исполни мое поручение.