Георг Эберс - Невеста Нила

Ему с трудом удалось подавить свои слезы. Уговаривая девочку, Орион заботливо укутывал ее своим черным плащом, сброшенным с плеч, и ласково прибавил:

— Не тревожься, я постараюсь успокоится. Ты, конечно, не желала мне зла, и я не упрекаю тебя. Ступай, теперь тебе не будет холодно на сквозняке в прихожей. Ну, идешь ли ты, наконец?

— Нет, нет, — с жаром возразила малышка, — выслушай меня, иначе я не усну! Видишь ли, мне не приходило в голову, что я причиняю тебе такое страшное горе. Хоть я была на тебя сердита за то, что ты… но все-таки — клянусь Богом! — я думала не о тебе, а только о Пауле. Ведь ты не знаешь, как она добра, и как любил ее дедушка до твоего приезда к нам! А тут ему приходилось умирать, и я знала, что он считает Паулу воровкой и лгуньей. Мне стало невыносимо подумать, что дедушка умрет, несправедливо обвиняя невиновную, стало страшно не только за него, но также за Паулу. И тут я… ах Орион, Господь мне свидетель, что здесь не было… Хотя бы мне грозила смерть, я и тогда сделала бы то же; я, кажется, умерла бы, если бы не высказала правды.

— Пожалуй, это случилось к лучшему, — прервал ее с глубоким вздохом дядя. — Видишь ли, дитя мое, бедный брат твоего покойного отца — погибший человек, и о нем нечего сожалеть. Но Паула в тысячу раз лучше меня, и ее оправдали, как она того заслуживала. Я люблю эту девушку несравненно сильнее, чем ты можешь себе представить, и ради нее прощаю тебе все и даже буду любить тебя больше прежнего. Здесь нет никакого великодушия с моей стороны; мне нужно как можно больше любви, чтобы переносить свою горькую участь. Я был неразумен и сам разрушил собственное счастье, а потому не в силах отказаться от твоей нежной привязанности, моя милая, славная девочка! Вот тебе моя рука! Поцелуй меня еще раз, а потом иди к себе и засни.

Однако Мария не слушалась. Она с восторгом поблагодарила дядю и потом сказала с блестящими глазами:

— Так это правда? Ты любишь Паулу? — Потом задумалась и нерешительно прибавила: — Ну а как же теперь будет с Катериной?…

— Не будем говорить об этом, дитя, — возразил Орион, вздыхая, — но пускай все случившееся послужит для тебя полезным уроком. Видишь ли, в минуту легкомысленного увлечения я совершил дурной поступок и, чтобы скрыть его, мне пришлось сделать целый ряд несправедливостей, одна другой хуже. Мои злые дела выросли в целую гору, обрушились на меня и придавили своей тяжестью. Теперь я несчастнейший из людей, а мог быть одним из самых счастливых. Моя жизнь разбита по собственной вине. Я лишился Паулы, хотя она мне дороже всего мира. Да, Мария, если бы она была моей, твой бедный дядя стал бы хорошим человеком, способным на великие подвиги. Но сделанного не воротишь: слишком поздно! Ступай спать милая девочка; ты поймешь все это, когда вырастешь.

— О я и теперь все понимаю гораздо лучше, чем ты думаешь! — воскликнула Мария. — Но если ты так сильно любишь Паулу, почему же она не может тебе ответить тем же? Ты так красив, умен, ты всем нравишься, и Паула помирится с тобой, если ты… Позволь мне сказать тебе еще одно слово и не сердись на меня!

— Ну говори, глупенькая малышка!

— Паула перестанет на тебя сердиться, когда узнает, как ты страдаешь и какое у тебя доброе сердце, и что ты только один раз в жизни поступил дурно… Пока тебя здесь не было, дедушка говорил сто раз, сколько радости доставил ты ему, какой ты хороший сын… Конечно, ты мне дядя, а я глупенькая девочка, но я знаю, что с тобой будет, как с евангельским блудным сыном. Ты ведь также расстался с дедушкой в ссоре.

— Он проклял меня! — глухо прервал Орион.

— О нет, неправда! Я слышала все, сказанное им перед смертью. Его страшные слова относились только к твоему проступку, а тебя он просто гнал прочь от своей постели.

— Не все ли это равно: быть проклятым или отверженным?

— Нет, между этими понятиями большая разница. Дедушка имел причину на тебя сердиться, но вспомни, что блудный сын в Евангелии был всех милее своему отцу. Отец заколол для него откормленного тельца и простил ему все. Так и дедушка простит тебя на небе, если ты исправишься и будешь добр, как прежде. Паула тоже помирится с тобой — я знаю ее. Вот увидишь, что я говорю правду. Катерина тебя любит, но она… Господи Боже, дочь Сусанны не умнее меня! Стоит тебе обойтись с ней поласковей и подарить ей какую-нибудь хорошенькую вещицу, чтобы она утешилась и забыла обо всем. Ей следует нести наказание за свою ложь перед судом, а между тем она подверглась далеко не такой страшной каре, как ты.

Слова невинного ребенка падали освежающей росой на душевные раны Ориона и сеяли в его сердце здоровые семена. Мария давно уже спокойно спала в своей постельке, а он все еще думал о ее словах…

Отпевание Георгия происходило на третий день после его кончины. Христианское духовенство запретило языческий обычай бальзамирования мумий, а во времена Антонинов [54]было запрещено и сожжение трупов, так что умерших хоронили безотлагательно. Только тела богатых и знатных людей слегка бальзамировали и ставили в склепы при церквах и капеллах.

Прах наместника согласно его волеизъявлению хотели отправить в Александрию для погребения рядом с его отцом в церкви святого Иоанна, но почтовый голубь, отправленный к патриарху с известием о смерти Георгия, вернулся обратно с письмом, где говорилось, что желание покойного не может быть немедленно исполнено, и его тело следует поставить на время в фамильный склеп в Мемфисе.

Никогда еще мемфиты не видели таких парадных похорон. На них присутствовал даже правитель Египта, великий полководец Амру. Он приехал с противоположного берега Нила, сопровождаемый знатнейшими военачальниками и гражданскими чиновниками, желая отдать последнюю почесть достойнейшему человеку. Худощавые, стройные фигуры арабов, их смуглые красивые, самоуверенные лица, золотые, усеянные драгоценными камнями, шлемы и панцири — военная добыча, взятая из разоренного персидского государства и Сирии, — их великолепные кони в богатой сбруе и повелительная, благородная осанка произвели большое впечатление на толпу. Они приехали медленным, торжественным шагом, а удалились прочь стремительно, как буря. С кладбища эта блестящая кавалькада повернула на набережную Нила и с грохотом помчалась через плавучий мост, звеня оружием. Доспехи арабов ослепительно сверкали под лучами солнца в облаке пыли. Таким воинам, из которых каждый походил на владетельного князя, было, конечно, нетрудно уничтожить самые могущественные государства.

Мужчины и женщины с удивлением и робостью смотрели на церемониальное шествие, но больше всего привлекала их взоры статная фигура и красивое лицо Амру. По его распоряжению, рядом с ним на горячем вороном коне ехал сын покойного в траурных одеждах. Красивый юноша и статный араб были великолепной парой, пылкие мемфитки не могли налюбоваться ими, как тот, так и другой отличались благородной осанкой, высоким ростом и ловко правили породистыми, резвыми лошадьми, оба были рождены для власти. Однако величественная наружность знаменитого воина, его резко очерченное лицо с орлиным носом и черными глазами гораздо больше действовали на толпу, чем нежная красота темнокудрого Ориона, последнего потомка самого древнего и самого знатного рода во всем Египте.