Георг Эберс - Серапис

Но малыш по-прежнему требовал, чтобы его отвели домой, и не хотел слушать никаких увещаний.

Агния с большим трудом довела его до Канопской улицы. Здесь он немного рассеялся при виде конных и пеших солдат, которые старались водворить порядок среди взволновавшейся черни.

Дойдя до переулка, который вел на площадь префектуры, девушка была увлечена общим движением толпы. Вернуться назад оказалось совершенно невозможным, и она только употребляла все усилия, чтобы не потерять в этой давке своего маленького брата. Толчки, дерзкие шутки мужчин, бранные слова, резкие замечания женщин сыпались со всех сторон на испуганную Агнию. Наконец волна народа вынесла ее на площадь.

Тут была невероятная толчея, сопровождаемая дикими криками, сливавшимися в оглушительный гул. Девушка растерялась; она была готова заплакать и упасть на мостовую, беспомощно ломая руки, но в эту минуту перед ее глазами мелькнул большой золотой крест, сиявший над высоким порталом дворца епископа Феофила. Агния мгновенно ободрилась, чувствуя близость спасения.

Однако широкая площадь была запружена народом, как колчан, туго набитый стрелами. Протиснуться вперед оказалось тем более затруднительным, что девять десятых уличной толпы составляли мужчины, дикие лица которых внушали невольный ужас.

Больше всего здесь было монахов, собравшихся сюда по зову епископа из ближайших и дальних монастырей, из уединенных обителей у Красного моря и даже пустынных скитов Верхнего Египта. Голоса этих суровых аскетов сливались в громкие крики: «Долой языческих богов, долой Сераписа!»

Взволнованные лица отшельников, обрамленные всклокоченными волосами, были бледны от волнения, их блуждающие глаза горели огнем; нагота исхудавших и одутловатых тел едва прикрывалась козьими и овечьими шкурами; сморщенная кожа была исполосована шрамами и рубцами от ударов бича, висевшего у каждого на поясе. Некоторые христианские подвижники поражали своей необыкновенной внешностью. Так, у одного из них, прозванного «венценосцем», был надет на голову терновый венок. Монах не снимал его ни днем, ни ночью, желая постоянно испытывать на себе страдания Спасителя. Алые капли крови струились по его лицу, но отшельник не обращал на это ни малейшего внимания. Другой аскет, прозванный в своем монастыре «сосудом елея», опирался на двоих послушников, потому что его высохшие ноги с трудом могли поддерживать страшно раздутое тело. Этот старец уже десять лет питался только сырой тыквой, улитками, кузнечиками и пил одну нильскую воду. Третий монах был скован тяжелой цепью со своим товарищем. Жилищем для них служила пещера в меловых горах близ Ликополиса, и они дали взаимный обет мешать друг другу спать, чтобы удвоить время своего покаяния. Все эти люди чувствовали себя сподвижниками в общей борьбе. Одна мысль, одно пламенное желание руководили ими.

Ревнители христианской веры хотели навсегда уничтожить то, что служило соблазном для целого мира, утверждая между людьми владычество сатаны.

Языческий мир представлялся им мерзкой блудницей, и они хотели сорвать с нее роскошный наряд, обольщавший глупцов, хотели навсегда избавить от языческой прелести человеческий род, испытавший искушение.

«Долой идолов! Долой Сераписа! Долой язычников!» – гремела толпа.

Эти грозные крики отдавались в ушах испуганной Агнии, и ее сердце замирало от невольного страха. Наконец, когда волнение толпы начало принимать угрожающие размеры, на высоком крыльце епископского дома появилась величественная фигура статного пожилого человека; он медленно подошел к перилам и осенил крестом благоговейно склонившийся перед ним народ.

Агния вместе с другими опустилась на колени перед достойным пастырем; девушка поняла, что перед ней находится великий Феофил, но молодая христианка не указала на него крошке Папиасу. Александрийский епископ со своей важной осанкой и серьезным лицом напоминал скорее гордого властелина, чем «доброго ласкового старца», о котором она говорила мальчику.

Как посмеет ничтожная рабыня приблизиться к такому могущественному владыке? Как решится она беспокоить рассказом о своих ничтожных делах повелителя многих тысяч душ?

Но среди его приближенных найдется, наверное, какой-нибудь пресвитер или дьякон, который выслушает ее, когда массы народа немного рассеются, и Агнии удастся дойти до ворот, осененных золотым крестом.

Двадцать раз пыталась уже она подвинуться вперед, но все было напрасно. Большинство монахов с отвращением отталкивали ее от себя, когда девушка хотела протиснуться между ними. Один из них, которому Агния положила руку на плечо, прося его посторониться, разразился бранью и отскочил прочь, как будто ужаленный змеей, в другом месте толпа прижала ее к отшельнику в терновом венце.

– Прочь, женщина! – крикнул тот вне себя от гнева. – Не прикасайся ко мне, наваждение сатаны, приманка дьявола, или я растопчу тебя!

Теснимая со всех сторон напором толпы, Агния поневоле простояла на одном месте несколько часов, которые показались ей невыносимо долгими, но между тем она не чувствовала усталости, поглощенная одним желанием – проникнуть в роскошный дворец под сенью креста и переговорить с каким-нибудь христианским священником.

Солнце прошло уже далеко за полдень, когда внимание плачущего Папиаса было привлечено появлением нового лица на высоком портале префектуры.

То был Цинегий, уполномоченный императора, широкоплечий мужчина среднего роста, с сильно развитым круглым черепом. Сановник, консул и префект всех восточных провинций империи, он не носил шерстяной тоги вельмож Древнего Рима, ниспадавшей живописными складками вокруг торса, но был одет в длинный кафтан из яркой пурпурной парчи, затканной золотым узором. На его плече красовался почетный знак высших чиновников – круглое украшение, состоявшее из особенного толстого плетения художественной работы. Цинегий приветствовал толпу народа снисходительным поклоном. Вслед затем герольд три раза протрубил сигнал, и посланник Феодосия указал собравшимся на стоявшего возле него секретаря, который немедленно развернул длинный свиток.

– Именем императора, умолкните! – раздался его звучный голос, слышный на всем пространстве обширной площади.

Герольд затрубил в четвертый раз, – и толпа замерла, как один человек; только фырканье лошади караульного воина перед зданием префектуры нарушало наступившую тишину.

– Во имя императора! – повторил чиновник, назначенный для чтения императорской грамоты.

Цинегий поклонился, снова указывая сначала на секретаря, а затем на изображения цезаря и его супруги, возвышавшиеся с обеих сторон над позолоченной решеткой портала.