Юрий Слепухин - Перекресток

— Глупости! — оборвала ее Людмила. — А читать всякую гадость тебе не нужно было, это ясно. Погоди, теперь ты у меня ни одной книжки не прочтешь без моего ведома.

— Хорошо, Люсенька, я тебе даю честное слово…

— И все у тебя из головы выветрится сразу, не беспокойся. Ты никакая не развратница, а просто глупая, вот что…

— Ты думаешь? — с надеждой спросила Таня.

— Конечно!

Таня подперла кулачком щеку, печально глядя на Людмилу, которая с задумчивым видом рассматривала свои коричневые пальцы. Мороженое таяло в вазочках, превращаясь в бело-розовую жидкость.

— Орехи уже ничего? — грустно спросила Таня.

— Ничего, уже можно есть… немного еще терпкие.

— Сейчас придем к тебе — я полезу. Я за все лето не влезла ни на одно дерево, правда. А лето уже прошло… Слушай, Люся, а как же мы теперь будем заниматься — тоже шесть дней в неделю? И выходной по воскресеньям? Страшно неудобно как-то…

— Почему неудобно?

— Ну, раньше выходные дни были известны заранее — шестого, двенадцатого, восемнадцатого, а теперь заглядывай каждый раз в календарь. И потом, заниматься лишний день!

— Ах ты лентяйка. Ты и в десятом классе собираешься бездельничать?

— Какое уж теперь безделье, с семидневной неделей… — Таня вздохнула. — Да, а лето уже кончилось. Люся, я просто не могу представить себе, что через четыре дня я его увижу…

— Слушай, Татьяна. Ты хорошо проанализировала свое чувство? Мы ведь договорились, что за лето ты это сделаешь.

— Ничего я не проанализировала… И ничего не хочу анализировать! Я просто хочу видеть его и быть с ним… если бы только я знала, что и он…

Таня не договорила и низко опустила голову, пряча лицо.

— Я тебя очень прошу, — встревоженно сказала Людмила. — Нечего демонстрировать свои переживания перед всеми…

— А я их вовсе не демонстрирую, — обиженно отозвалась Таня, по-детски — кулачком — утирая слезы. — У меня просто уже рефлекс, как у павловской собаки… плакать, когда подумаешь о Сереже. Никаких анализов я не делала, я только знаю, что сейчас я люблю его еще больше, чем тогда…

— Хорошо, идем. Об этом можно поговорить дома.

Они вышли из кафе, перешли на теневую сторону улицы. В своих белых сандалетках на полувысоком каблучке Таня была теперь заметно выше подруги. Людмила уже раза два заметила взгляды, которыми прохожие окидывали высокую загорелую девушку с короткой прической цвета начищенной красной меди.

— Танюша, — сказала она, — тебе не кажется, что у тебя платье переужено?

Таня посмотрела на нее рассеянно:

— Что? А, платье… да, оно немного неудобное, мне трудно было войти в вагон по ступенькам. Не знаю, она сказала, что так носят. Я попрошу Сарру Иосифовну немножко расширить юбку… Ты знаешь, о чем я сейчас думала, Люся?

— Нет, не знаю.

— Я сейчас смотрю на эту улицу, и она какая-то совсем не такая, как была раньше. Или я не такая, не знаю. У меня впечатление, что все сейчас меняется, что нет ничего-ничего определенного… У тебя нет такого чувства?

— Не знаю, Танюша… пожалуй, нет.

— А у меня есть. Понимаешь — всё… как будто все чего-то ждут. Я заметила еще в Сочи… так, из всяких разговоров. Как будто что-то должно случиться… А может быть, это просто потому, что я сама жду? Ты понимаешь, Люся, это как если бы ты шла до сих пор по ровной улице… по такой знакомой, где ты знаешь каждую витрину, каждый дом… а теперь у тебя впереди перекресток — и ты совершенно не знаешь, что за ним будет, куда ты повернешь, что окажется на твоем новом пути… это какое-то очень странное чувство, правда.

— Ну… — Людмила пожала плечами. — Всегда, каждый день случается что-то новое…

— Да нет же, я говорю совсем про другое! Что-то совершенно новое, понимаешь? Такое, чего до сих пор не было…

— Это у тебя предчувствие, — улыбнулась Людмила.

— Да, но чего?

— Может быть, любви?

Таня посмотрела на нее очень серьезно и опять поправила волосы своим новым жестом.

— Не знаю, Люся… может быть. Но это не только у меня. Я говорю про то, что сейчас чувствуется в воздухе. Дядясаша встретил там одного своего старого друга — летчика, он получил какой-то испанский орден за Барселону… Мы часто бывали вместе. Один раз он что-то сказал насчет будущего отпуска, а Дядясаша так задумался и говорит: «Да, что еще с нами будет к тому времени…» Ты понимаешь, меня это прямо поразило — значит, он чувствует то же самое!

— Почему же, так вообще часто говорят. Человека приглашают в гости, а он отвечает — спасибо, приду, если буду жив.

— Нет, Люся! Дядясаша сказал это совсем по-другому. В общем, я не знаю… это очень трудно передать. Как будто все меняется и должно измениться еще больше, как будто мы все подходим к незнакомому перекрестку…

Сергей притворил за собой калитку и огляделся. Усадьба Глушко имела теперь совсем обжитой вид: высаженная вдоль ограды сирень принялась и окрепла, а последнее Володькино изобретение — легкий навес из жердей, прикрывающий всю площадку перед домом, — уже густо затянулось повителью, в тени которой было приятно посидеть в такую жару.

— Володька! — крикнул Сергей, не видя вокруг признаков жизни.

На крыльцо, щурясь от солнца, вышла Лена Глушко, босиком и в выцветшем сарафанчике.

— Здравствуйте, — сказала она по-взрослому. — Вы к Володьке? Он сейчас вернется, пошел к соседям за укропом. Заходите!

В комнате с прикрытыми ставнями было прохладно, приятно пахло недавно вымытыми полами. Сергей бросил кепку на подоконник, с удовольствием сел, вытянул ноги.

— Ты что же это, Елена, — сказал он. — Старшего брата гонять за укропом не годится, сама бы сбегала.

— А он сам вызвался, — ответила Лена и нерешительно замолчала. — Сказать вам одну вещь? Только по секрету, и Володьке не говорите, что я вам сказала!

— Ну, валяй.

— Он влюбился, — таинственно понижая голос, сказала Лена с заблестевшими от любопытства глазами. — Там есть одна девочка, куда он пошел за укропом, и он в нее влюблен — так я думаю…

— Одна девочка? — рассеянно переспросил Сергей.

— Ну да, то есть она уже совсем взрослая, она перешла в девятый… и она в него тоже, в Володьку.

— Что ж, правильно делает, — одобрительно кивнул Сергей, думая о своем.

— Только вы ему не скажете, ладно?

— Не скажу, не бойся…

— Ленка-a! Получай свой укроп! — послышался со двора Володькин вопль.

Лена выскочила из комнаты, на прощанье еще раз знаком напомнив Сергею о молчании.

— Раньше не мог вернуться? — закричала она за дверьми. — Там тебя Сережа уже целый час ждет!

— Здорово, Сергей! — виноватым голосом воскликнул Володя, входя в комнату. — Давно ждешь, да? А я, понимаешь, задержался там с проклятым укропом — пока нарвали…