Октавиан Стампас - Цитадель

Но такова уж горестная моя судьба, что это открытие, для любого другого человека радостное, повергло меня в адские мучения. Ухаживая за Розамундой, и женившись на ней, я тем самым утрачивал возможность вступить в орден. Но отказаться от вступления в него я не мог, не нанеся урона своей чести. Рыцари Храма Соломонова могут посвятить свои помыслы одной лишь даме, святой Деве Марии. И став одним из них, я принужден буду навсегда, слышите — навсегда, вырвать из своего сердца прекрасный образ Розамунды. Ни первое, ни второе мне не по силам. Ни бесчестье, ни расставание с моей возлюбленной.

До истечения срока моего годового послушания осталось совсем уж мало времени, и я с ужасом думаю о том, что станется, когда это время минет.

Отец Марк изобразил глубокую задумчивость.

— Вы уже объяснились с Розамундой?

Из кольчужной груди исторгся стон.

— В том то и дело что да, святой отец. Понимаю, что это грех, грех и еще раз грех, но какая-то дикая кровь начинает стучать у меня в голове, когда я вижу ее. Подкупил слуг и переправил ей письмо, потом еще. Она не сразу пошла мне навстречу и не отвечала больше месяца. Но что-то мне подсказывало, что она тронута моим вниманием. Мне легче, намного легче было бы делать свой выбор, когда бы я знал, что отвергнут. Но я не отвергнут.

— Вы точно это знаете?

— Я получил ответ. Мы договорились о месте встречи. Немного денег и камеристка ее согласилась провести меня ночью в их сад. Слуги всегда охотно выступают на стороне любви против хозяйских строгостей.

— И вы виделись с Розамундой?

— О, да! И хотя уже была глубокая осень, увядший сад расцвел для нас, как сад Эдема. Я чуть не сошел с ума от счастья. Но с вершины блаженства мне приходилось падать в самое пекло ада, когда я вспоминал о данном мною обете. Розамунда видела во мне, пусть и незаслуженно, но рыцаря, я разочаровал бы ее, совершив какой-нибудь недостойный поступок. А что может быть более ужасного, чем нарушение обета?

Отец Марк кивнул:

— Н-да.

— Сколько раз я собирался, и уже вполне решался отправиться к ее отцу и попросить руки Розамунды. И уверен, он бы не отказал мне, для него, провинциального барона, было бы честью породниться с отпрыском лангедокских Труа. Но уже облачившись соответствующим образом, я в отчаянии валился на свое ложе и грыз зубами подушку, не зная как мне поступить.

— Вы не рассказывали о своих терзаниях Розамунде?

Де Труа отрицательно помотал головой.

— Я слишком люблю ее, чтобы обрушивать на нее свои мучения, ведь от того, что она их со мною разделит, они не станут меньше.

Отец Марк медленно перебирал четки, глядя куда-то вдаль. Юноша продолжал свою горячечную исповедь.

— Я пребывал в полном отчаянии, и считал, что положения хуже моего быть не может. До вчерашнего вечера.

Священник встрепенулся.

— Что же случилось вчера?

Рыцарь тяжело вздохнул и сглотнул слюну.

— Вчера… отец Марк, посмотрите, что делается в природе — уже распускаются первые цветы, воздух состоит из сплошных дурманящих ароматов, нетрудно сойти с ума человеку более стойкому и трезвому чем я.

— Вы хотите сказать, что…

— Да, да, именно это я хочу сказать. Именно в этом желаю признаться. Во время нашего вчерашнего свидания… не знаю как это случилось. Не могу сейчас восстановить по памяти… Я не прилагал никаких усилий. И вместе с тем Розамунда не завлекала меня. Все произошло само собой. Наши одежды повели себя как понятливые слуги, они удалились в нужный момент. Впрочем я помню плохо. Это был дурман, опьянение, это было блаженство. Но и это, но и это, святой отец еще не все!

Де Труа замолк.

Отец Марк подтолкнул его.

— Говорите же, сын мой, говорите. Облегчите свое сердце, я слушаю вас.

Юноша зажмурился, как будто заново переживал произошедшее с ним.

— Говорите же.

— Я вернулся домой. Из сада де Лошей. Я принял решение. Я решил, что Розамунда мне дороже чести. Завтра, я сказал себе — завтра ты отправишься к барону и потребуешь свою возлюбленную себе в жены. Нельзя вечно подвергаться двум опасностям. Наступает момент, когда одну из гибелей надо предпочесть.

— Возможно и так, сын мой, но судя по всему, что-то помешало осуществлению этого намерения.

— Вы угадали, святой отец. Дома меня уже ожидал посланец из Иерусалимского капитула. Мне вручен был рескрипт, из которого следовало, что я должен прибыть для формального вступления в полноправные члены ордена в мае сего года.

Отец Марк пожевал губами.

— Видите, святой отец, челюсти обстоятельств оказались сжаты сильнее, чем я думал. Где-то, в глубине души, я надеялся, что обо мне забыли, раз я сам не даю о себе знать, и мой позор останется тайной лишь моей, несчастной души, и я избегну позора внешнего, а счастье с Розамундой все окупит. Так вот ведь нет, не вышло!

— Отец Мельхиседек знал о вашем увлечении?

— Это не увлечение, это…

— Да, да, сын мой, прошу прощения за неловкое слово. Но тем не менее, вы посвятили его в обстоятельства этой трагической истории?

— Конечно, я полностью доверился ему. Сочувствие такого человека, как отец Мельхиседек, единственное, что удерживало меня на некотором расстоянии от полного безумия.

Отец Марк пощелкал своими четками.

— Какие же средства он применял для укрепления вашего страждущего духа?

Де Труа затруднился ответить на этот вопрос.

— Я не очень понимаю вас.

— Я говорю, что он конкретно делал, чтобы облегчить ваши душевные страдания?

Юноша задумался, перебирая в памяти воспоминания, связанные с почившим другом.

— Сама беседа с ними была облегчением, — неуверенно сказал он. — А потом, он говорил, что молится ежедневно за спасение моей души.

— Молиться за спасение души вашей я тоже, конечно, буду, — задумчиво сказал отец Марк. Взгляд его по-прежнему был устремлен куда-то очень далеко, даже не в физическое, а в мыслительное пространство.

Лицо юного рыцаря засветилось благодарностью.

— Я буду так признателен вам, святой отец.

— Но вряд ли мои молитвы принесут столько пользы, сколько приносили обращения к Богу такого человека, как мой благодетельный предшественник.

Меж бровями де Труа образовалась складка.

— Опять должен признаться, что ход мыслей ваш для меня туманен.

Отец Марк повернул лицо к своему молодому собеседнику и обнадеживающе улыбнулся. Понятно, что впечатление улыбка эта произвела жуткое. Но теперь вряд ли что-то могло отвратить де Труа от этого человека. Ему казалось, что от отца Марка исходит дыхание надежды, ему чудился источник спасительного света за отвратительной кожаной маской.

— Просто я произношу вслух некоторые из своих мыслей.

— Что же сулят мне ваши размышления? Ответьте! Клянусь райскими вратами, у меня такое ощущение, что мне рано переставать надеяться!