Октавиан Стампас - Древо Жизора

Жан де Жизор испепелил ее своим черным взором и сказал де Кижерю:

— Ступайте, маршал, займитесь своими делами.

И все же множество бедняков получили от тамплиеров и иоаннитов деньги для выплаты выкупа. Кроме того, Саладин выпустил триста человек бесплатно. Но оставалось еще несколько тысяч человек, не способных откупиться и покинуть город.

Беженцев выпускали через Дамасские ворота, тщательно досматривали все, что они с собой вывозили, и прежде чем отпустить, ставили на щеке под правым глазом небольшое клеймо в виде лапчатого крестика. Беженцам предъявлялось строжайшее условие, что они отправятся в Триполи, а если кого-нибудь из них увидят на землях, принадлежащих отныне Саладину, их ожидает смертная казнь.

— Черт вожьми! — негодовал маршал Кижерю. — Мало того, хто они жаклеймили меня хтрелой; еххе и каленым жележом!

Шестилетний Гуго потребовал, чтобы и его заклеймили, как отца и мать, а восьмилетняя Агнесса так рыдала и билась, что ее пожалели, и не клеймили, как и малютку Жерара. Но довольно болезненный обряд клеймления не столь волновал Жана де Жизора, как досмотр вывозимого имущества, и когда огромного роста сарацин принялся открывать заветный сундук, Жан весь напрягся, уставившись ему в темя, готовый, должно быть, впиться зубами в макушку мусульманина, если тот обнаружит щит Давида. Но разомлевший от жары досмотрщик лениво пошарил по внутренности сундука, поцокав языком, присвоил себе серебряный светильник и махнул рукой — можно проезжать!

Жан вздохнул с величайшим облегчением, боль от поставленного клейма и перспектива унылого путешествия в Триполи не беспокоили его так уж сильно.

В замке Бельмонт его ждала весьма неприятная новость — великий магистр Жерар де Ридфор оказался жив, оправился от ран и пережил позорный обмен — Саладин отдал его королю Гюи с условием, что крепость Газа сдастся без боя.

— Лучше бы он сдох! Ей-богу, лучше! — негодовал Жан де Фо, радуясь встрече с Жаном де Жизором, который снова становился всего лишь сенешалем. И он, который дважды сам отказывался от титула великого магистра, теперь скрипел от злости, узнав, что де Ридфор жив.

Пробыв пару дней в Вельмонте, тамплиеры двинулись дальше. В Наблусе они узнали, что де Ридфор, собрав остатки тамплиеров, рассеянных на севере Леванта, захватил Сен-Жан-д'Акр и теперь выдерживает там осаду со стороны сарацин. По прибытии же в Назарет изгнанников с лапчатыми крестиками на щеках ждало новое известие — Сен-Жан-д'Акр вторично завоеван Саладином.

— А великий магистр? Что с де Ридфором?! — почти вскричал Жан.

— Ему с огромным трудом удалось спастись, и он снова в Триполи, — поспешил «успокоить» его вестник.

Жара, продержавшаяся до середины октября, резко сменилась стужей, навалившейся с севера. Холодный дождь орошал длинную толпу иерусалимских беженцев, когда она дотекла, наконец, до Триполи. Отсюда флот тамплиеров, собрав остатки рыцарей ордена, готовился отплыть в Европу. Никому не хотелось верить, что Святая Земля потеряна, что кончилась славная эпоха владычества крестоносцев в Леванте, что Триполи и Антиохия остаются последними островками христианской государственности на средиземноморском побережье Сирии и Палестины, что легендарные завоевания Годфруа Буйонского, Раймунда Тулузского, Бодуэна, Танкреда и Боэмунда рассыпались прахом. С неприязнью взирали на тех, кто был отмечен лапчатым крестиком на щеке под правым глазом, ибо они являлись живыми символами, живыми памятками о том дне, когда Святый Град Иерусалим вместе с Гробом Господним, монастырем на горе Сион, дворцом Давида, священной купальней Вифесды и Тамплем вновь канул в пучину мусульманского мира.

Ветер, надувающий паруса корабля, швырял снежные хлопья в лица отплывающих тамплиеров, не разбирая, есть ли на них лапчатые крестики или нет. Жан де Жизор смотрел, как все дальше и дальше становится берег этой земли, на которой он прожил почти треть своей жизни — целых двадцать лет. Но сердце его не сжималось от тоски, как у всех, кто стоял рядом с ним, кутаясь в белые плащи с красными тамплиерскими крестами и глядя на исчезающие очертания левантийского побережья. Нет. Жан де Жизор с презрением думал: «И поделом! Туда и дорога!»

С приездом в Париж, где Ришар намеревался провести весело зиму, для него начались серьезные неприятности. Поначалу он не обращал внимания на легкий зуд под мышками и в промежности. Затем зуд стал более надоедливым и, обнаружив в тех местах, где чесалось, знакомую сыпь, Ришар почувствовал, как его львиное сердце дрогнуло и затрепетало, как у зайца — это были те же самые прыщики, вестники ужасной лихорадки, унесшей в могилу уже двух его братьев.

— Нет, не может быть, — прошептал он сам себе трясущимися губами. — Это от того, что я давно не соблюдаю постов. Ведь уже начался Рождественский, а я продолжаю жрать мясо и бражничать.

И он сделался самым прилежным постником во всем Париже, но сыпь продолжала расти и распространяться, как все больше разрасталась другая беда — гибель христианского Востока. Поначалу, когда пришли первые известия о падении Иерусалима, всем казалось, что это ненадолго, скоро пройдет, крестоносцы соберутся и отвоюют Гроб Господень у проклятого Саладина. Но летели недели, а из Леванта приходили все более безрадостные вести, та становилось ясно, что Палестина потеряна напрочь и никакие тамошние Гюи и Раймоны, госпитальеры и храмовники не в состоянии сами справиться с Саладином. Нужен новый, грозный и сокрушительный крестовый поход.

Наступило Рождество, сразу после которого вновь вспыхнула война между Францией и Англией, на сей раз в Нормандии. Филипп-Август узнал некую тайну, связанную с графством Жизор и, подняв старинные, в основном фальшивые документы, заявил свои права на это графство, Генри направил Ришару письмо с требованием немедленно явиться в Нормандию и возглавить войско для защиты английских рубежей от посягательств Филиппа-Августа.

— Вообрази, Филипп, — ухмыльнулся Ришар, прочитав письмо, — отец пишет, что мы с тобой враги и никогда не можем быть друзьями. Он требует, чтобы я ехал в Нормандию воевать против тебя. Не легче ли нам с тобой сразиться прямо сейчас, в Париже и раз навсегда разрубить этот узел?

— Между прочим, ваше высокопрезабавие, — отозвался на слова Ришара Бертран де Борн, отрываясь от чащи с бургундским, — это блестящая мысль. Ну хватит уж вам сюсюкаться друг с другом. Эй Ришар, врежьте этому Филиппу как следует, а вы, эн Филипп, защищайтесь и поколотите эн Ришара, нечего ему задаваться. Никакое он не Львиное Сердце.

— Сочини лучше новую сирвенту, стихоплет, — проворчал король Франции. — Так ты что, Ришар, поедешь защищать от меня Жизор?