Евгений Федоров - Ермак

Много силы и жизни таилось в старом жилистом теле, — добрался этот казак до Искера. Свалился у крепостных ворот. Набежавшие браты подхватили его.

— Положите меня, не надо дальше, отхожу, — еле шевеля посиневшими губами, прошептал казак. — Батьке поведайте: изменил Карача, порубил всех и не стало Иванки…

Поник головой и замолчал навеки.

Казаки сняли шапки и в тяжелом молчании склонили головы.

Боялись сказать правду атаману, но он сам угадал ее по взглядам своих воинов. Неистовым гневом вспыхнул Ермак. Обычно сдержанный, он стиснул зубы и, грозя кулаком, прохрипел:

— Подлые тати… Погоди, сторицей отплачу за вероломство!

На другой день на прииртышском перепутье поймали казаки четырех вооруженных татар. Привели к Ермаку. Потемнело лицо атамана, бросил отрывисто и зло:

— Повесить на помин Иванки…

Татар высоко вздернули над тыном, и свирепый морозный ветер долго раскачивал оледеневшие тела. По ночам подходили к тыну волки и протяжно выли…

Отбили тело Ивана Кольцо и погибших товарищей. Стоял Ермак перед покойным другом. Голова Ивашки повязана. Глаза закрыты медными алтынами. Кудри атамана прилипли к окровавленному лбу.

— Эх, Иванко, Иванушка! — с отцовской любовью вымолвил Ермак. — Шальная ты головушка! Прощай, друг, навеки! — и столько было в глазах атамана тоски и горькой муки, что страшно было смотреть на него.

Бескровное лицо Иванки безмятежно белело на медвежьей шкуре.

«Отгулял, отшумел свое, богатырь донской! Отпил свою жизнь из золотой чары!» — тяжело опустив голову, думал Ермак.

И впервые за всю совместную жизнь с ним подметили казаки слезы в глазах своего атамана.

Погибли самые храбрые и отважные казаки, полегли костьми от вражьего коварства самые близкие и верные друзья Ермака. На сердце его лежала неизбывная тоска, глаза помутнели от горя. Жаль боевых товарищей, но еще горше на душе, что воспрянул враг и норовит извести казачий корень. Все напасти сразу пришли в Искер-Сибирь. Зима в этот год пришла рано, лютая и морозная; глубоко легли снега. Одна радость выпала до ледостава, да и та оказалась призрачной, обманчивой. С последней осенней водой по Иртышу прибыли в Сибирь струги князя Болховского. Только они стали на приколе, тут и ударил мороз.

Когда со стругов сходили стрельцы, сколько было светлой радости! На берег вышли все казаки: играли на рожках, дудели в сопилки, били в медные литавры и кричали от всего сердца, от всей души. Обнимались и целовались ратники. Князь Болховской — высокий, одутловатый, с редкой, с проседью, бороденкой, важно сошел со струга. Его поддерживали под руки два челядина. Взглянул Ермак на прибывающего воеводу и ахнул: узнал. Куда же подевалась статность, блеск в глазах и сильная поступь? Износил, ой как скоро износил свою младость князь! Не таким он являлся с царскими грамотами на Дон обуздовать казаков! Ушло времячко, истрачены силы!

Скрепя сердце поклонился атаман воеводе Болховскому, — не забылись старые обиды. Важно кивнул в ответ воевода. Но радость была столь велика, что все ликовали. Провожали воеводу до большой избы с песнями, пир дали. Стрельцы побратимились с хозяевами: чары поднимали, ели с пути-дороги за десятерых, обнимались и расхваливали сибирских удальцов.

В оживленной шумной беседе Ермак, прищурив глаза, говорил воеводе:

— Полночь уж. Назавтра поране сгружать вели струги. Гудит Иртыш, льдом все перекарежит, а добро на дно унесет.

Болховской спокойно отозвался:

— Пусть отсыпаются; все, что было, при нас, а ладьи что ж, на берег вытащить можно.

— А хлеб, а крупа, а соль?

— Не грузили мы запасов, да и к чему они тут! Сказывали, реки изобильны рыбой, мясного — через край… Сибирь!

Лицо Ермака побагровело, но промолчал он.

Отгуляли встречу и невеселыми разошлись атаманы из-за столов. Каждый думал сейчас горькую думу: «Как проживем зиму? Запасы оскудели, на своих еле-еле хватило бы, а ноне еще триста ртов прибыло. Ух, беда!».

Воевода Семен Дмитриевич легко относился ко всему, успокаивал Ермака:

— Потерпи, обживутся стрельцы и татар прогонят!

Атаман укоризненно покачивал головой. Кто-кто, а он знал этот суровый край и татарскую «жесточь»!

Мурза Карача оставил Кучума, — самому мерещилось быть ханом, — как зверь рыскал по улусам, поднимать татар. Его рассыльщики, вооруженые луками, мечами, беспрепятственно разъезжали по сибирским просторам. Они проникли далеко на север, — подбивали на мятеж и остяцкого князьца Гугуя, и пелымского Аблегирима, и князя Агая с братом Косялимом, и кодского князя Алачу. Карачевы отряды появлялись по дорогам и убивали всякого, кто не хотел идти с ними против русских.

Снега выпали глубокие — верблюду по ноздри. Пешему не пройти, конному не проехать. Только на лыжах да на олешках можно пробежать. Скудные запасы пришли к концу: сусеки в амбарушках опустели. Последнее делили честно. Ермак сам приглядывал за всем, — отбивал напрочь воровские руки, сам ел столько, сколько казаки. Крепился, хотя темные тени легли под глазами.

Из остатков ржаной муки делали болтушку. Князь Болховской безропотно ед и тяжело вздыхал.

Рядом Иртыш, но близок локоть, да не укусишь. Вражьи наезды в темные ночи не дают выйти на реку, а метели все сильнее и сильнее. Сколько обмороженных принесли! Били ворон, зайцев — стрелой, сохраняя зелье, но и ворон и зайцев скоро не стало.

Декабрь был на исходе, дни стали с воробьиный клюв: поздно светало и рано темнело. В ночном мраке в небе играли сполохи. Умер от истощения первый казак. Его уложили в тяжелый гроб, рубленный из лиственницы, и молча провожали до могилы. Поп Савва отпел отходную. На душе у всех было тяжко. Казак Ильин среди тишины громко спросил:

— Неужто так и будем умирать смиренно?

— Надо жить! — твердым, как камень, голосом отозвался Ермак и решительно поднял голову. — Браты, не раз в бою мы одолевали смерть и всякий раз гнали ее отвагой. А сейчас без бою ложиться в студеную землю не гоже! Выжить должны мы! Шли сюда — казачье вершили дело, а достигли того, что Русь стала за нами. Замахнулись на одно, а совершили иное. Подвиг! — Он глубоко вздохнул и закончил властно: — Не гоже нам умирать! Нет смерти нашему делу! Ильин! — позвал он казака: — Отбери самых сильных людей и веди к вогуличам за рыбой. На Демьянке-реке держись, там Бояр — друг не откажет в нужде…

Два десятка казаков на лыжах добрались к демьянским вогуличам. К своему счастью, на реке они встретили охотника, который угрюмо поведал: ушел князец Бояр от татарской беды, а в пауле засели лыжники Карачи и подстерегают русских. Казаки не сразу ушли, дождались ночи и проверили слух, — все оказалось верным. Так и вернулись они без рыбы. В пути мела поземка, с гулом трещали льды на Иртыше, многие из казаков обморозились.