Евгений Федоров - Демидовы

Приказный вынул свиток и подал Акинфию.

— Что это? — спросил Демидов и крепко сжал губы.

— Это указ капитана Татищева.

— Капитанский наказ мне не порука, а читать его не буду. — Акинфий зло бросил свиток на землю. — У твоего капитана один указ, а у меня в руках другой указ — государев. Ведай это и честь знай!

Демидов сердито повернулся спиной и гаркнул Щуке:

— Гони его, сутягу, пока псов не растравил!

Тяжелой походкой хозяин медленно удалился в покои. Щука сошел с крыльца, уперся руками в бока:

— Слышал, приказная крыса, что баил хозяин? Эй, давай езжай со двора, старый кошкодав, а то прибью!

Подьячий втянул голову в плечи, съежился: «Вот напасть свалилась! Пронеси, господи!»

К нему подкатили сани. Приказный поспешно взобрался в них и, толкая в спину возчика, крикнул:

— Шибчей гони! Не видишь, что ли?

По дороге за санями закрутилась снежная пыль; у подьячего от страха выступил холодный пот.

В хоромах у окна стоял Акинфий Никитич и похохатывал:

— Уносит ноги крапивное семя. То-то! Это тебе Демидовы. Знай!

Рано радовался Демидов. Не такой человек был капитан Татищев, чтобы от своего отступить.

«Погоди ж ты! — пригрозил он про себя Акинфию. — Заставлю почитать порядок!»

По зимним дорогам к демидовским заводам тянулись обозы с камским зерном; по тайным тропам бежали на заводы сманенные демидовскими приказчиками работные с казенных шахт.

Капитан Татищев отобрал крепких молодцов, вооружил их мушкетами, сабельками и выставил на бойких дорогах воинские заставы. Они задерживали груженные хлебом подводы и беглецов с казенных заводов.

Капитан на мохнатом башкирском коньке в злую зимнюю непогодь, в бураны сам объезжал выставленные заставы и не давал спуску нерадивым.

Демидовские заводы оказались отрезанными от хлеба. На камских пристанях и на Чусовой от зерна ломились амбары, а на заводах работные доели последние крошки. Начался голод.

Акинфий зверем метался по дорогам, но везде стояли крепкие воинские дозоры; заводчика пропускали, а хлеб — нет.

Демидов осунулся, потемнел. В ярости он грозил врагу:

— Расшибу!

Но сам Акинфий Никитич понимал напраслину своих угроз. Напасть на воинские караулы было опасно, да и для работных людей зазорно. Это обозначало бунт против царя-государя. Кто знает, может капитан Татищев и думает подманить заводчика на разбой, а потом учинит над ним беспощадную расправу, как над бунтовщиком и татем?

«Эх, перегнул, никак! — закручинился он. — Надо бы с батюшкой прежде потолковать, а после уж ввязываться в грызню с тем волком…»

Меж тем на заводе у обжимных молотов стали падать истощенные голодом работные. Ни плети ката, ни угрозы хозяина не пугали больше: голодному оставалась одна смерть.

По ночам в завывание метели вплетался скорбный собачий вой. Чтобы не сеять смятения, погибших от голода отвозили на погост ночью.

Акинфий Никитич послал нарочного в Тулу к отцу, просил совета…

В январе из Санкт-Питербурха пришел указ. Обрадовался Акинфий: думал, капитана Татищева резонят за крутые меры, за задержку заводского хлеба. Гонца накормили, напоили, хозяин ушел в горницы и вскрыл пакет.

Берг-коллегия наставляла Демидова быть послушным законным требованиям Татищева, писать ему доношения, а кроме всего прочего, особых указов себе, Демидову, от коллегии не ожидать.

Кровь бросилась в лицо Акинфию, он хватился за кресло, балясины кресла под злой и могучей рукой хозяина хрустнули и рассыпались. Демидов ожесточенно изорвал указ и тяжелым шагом в глубоком раздумье заходил по горнице.

Через два дня в Невьянске понадобился горновой камень. Татищев указал заводчикам, что Точильная гора — государственная и отпуск из нее горного камня производится только по его разрешению. Как ни вертелся Акинфий, а пришлось ему написать капитану о своей потребности в камне.

Ответ последовал на третий день. Татищев сообщил Демидову:

«Отписку вашу, сударь, не признаю. Белено заводчикам писать донесениями, без такового решить вопроса не могу».

Еще пуще разъярился Акинфий и со злой иронией написал капитану:

«Просим Вашего Величества о рассмотрении моей обиды и о позволении ломать камень».

Татищев и в этот раз не уступил.

«Такая честь принадлежит только великим государям, — хладнокровно ответил он и напомнил Демидову: — Оное я уступаю, полагая незнание ваше, но упоминаю, дабы впредь того не дерзили».

Каждый день капитан Татищев давал о себе знать рассвирепевшему заводчику. То он настойчиво требовал «пожилые деньги» за беглых крепостных и настаивал возвратить этих крепостных помещикам, то напоминал о том, что с выплавляемого железа пора платить государеву «десятину» — пошлину по копейке с пуда. До Невьянска донеслись слухи, что капитан задумал заново обмерить земли и рудные места, захваченные Демидовыми. Но горше всего было неуклонное требование вносить пошлины за хлеб, а до тех пор дороги держались под строгим караулом. Забеспокоился Акинфий, сильно забеспокоился.

«Что теперь делать? — спрашивал он себя. — Кругом заставы, а народ от бесхлебья мрет! Наделал я своей поспешностью корявых дел. Эх!»

В горнице под каменными сводами гулко разносились шаги. Постепенно к Акинфию возвратилось спокойствие.

В полночь хозяина разбудил Щука: в умете на большом перепутье демидовские ватажники подкараулили и перехватили татищевского гонца с жалобой на Демидова.

Акинфий Никитич с помятым лицом поднялся с постели, накинул на плечи шубу и босой вышел в горницу. У порога, понурив всклокоченную голову, стоял бородатый мужик и мял в руках заячью ушанку. Завидя Демидова, мужик брякнулся на колени.

— Кто послал тебя? — грозно спросил Демидов.

— Невиновен я. По указу капитана…

— Разоблачить!

Щука с двумя дюжими холопами сорвал с мужика дырявую свитку, пимы, портки из крашенины. Гонец покорно лег на скамью, попросил жалобно:

— Родимые, бейте хушь не до смерти. Повинен, мой грех; семья оголодала; за пуд ржанины понес письмецо…

Акинфий сел в кресло; на холодном полу стыли ноги. Щука засучил рукава и сыромятным ремнем полосовал поверженного мужика. Тот закусил руку и молча переносил свирепое битье. На обожженном ветрами и морозами лице мужика недобрым огнем сверкали угрюмые глаза.

В сенях на нашести пропел поздний кочет. Избитого гонца схватили под руки и поволокли в терновку.

Прошло немало дней; январь стоял на исходе; о гонце не было ни слуху ни духу. Капитан после этого послал с доношениями еще двух гонцов, но и те словно в воду канули: как выехали из Уктуса, так и не вернулись…

В конце февраля по талому снегу на Каменный Пояс приехал исхудалый Никита Демидов. Когда возок остановился перед хоромами, Никита торопливо откинул полсть, вылез и, как был, в волчьей шубе, пошел прямо к заводу. У каменных амбаров под снежной порошей лежал ворох рогож.