Ильяс Есенберлин - Шестиглавый Айдахар

Хан Берке был взбешен. Он понимал, что это еще не конец Золотой Орды, но развязка была где-то не за горами. Близок был час, когда огромная бычья шкура, какой он представлял себе земли Орды, изорванная, обкромсанная по краям другими чингизидами, могла превратиться в шкуру овцы. Если все ее владения ограничатся только степью Дешт-и-Кипчак, закат неминуем. Безбрежна степь, но земли ее родят только травы, и неоткуда будет брать хлеб, золото, шелка. А уйдет богатство – не станет и силы.

Нужны новые союзники, а ими могли стать только орусуты. Они были пока покорны, но кто мог знать, о чем думает, что замышляет никогда не понятный до конца кочевнику оседлый лесной народ?

Хан чувствовал, как неумолимо надвигалась старость, как все чаще и чаще не соответствовали друг другу желания и возможности. Уже не было времени, чтобы задумывать что-то на далекое будущее. И оставить Золотую Орду, власти над которой он жаждал много лет, не на кого. У Берке не было детей.

Через несколько дней Берке собрал ханский совет. На границах Орды становилось все неспокойнее, а тревожные вести, которые приносили гонцы, порой противоречили друг другу и оттого пугали еще больше.

Берке во всем подражал своему великому деду и совет собирал обычно лишь для того, чтобы объявить заранее принятое им решение. Этого же правила придерживался всегда и Бату.

Ханский совет собрался в новом дворце.

На помосте, застеленном ярко-красным персидским ковром, на золотом троне сидел Берке. Одежда из желтого китайского шелка, расшитая золотыми узорами, еще больше подчеркивала желтизну лица хана. Он напоминал Будду, отлитого из чистого золота и поставленного на самое почетное место в пагоде.

В зале стояла почтительная тишина. Ближе к трону сидели чингизиды: сын Шейбани – Бархудур, лашкаркаши Ногай, сын Кулки – Саук, внук младшего брата Чингиз-хана Хасара – Жонгатбай. Дальше располагались нойоны, эмиры и другая знать, которую соблаговолил пригласить на совет хан.

Берке обвел собравшихся долгим изучающим взглядом.

– По воле аллаха я, властитель Золотой Орды Берке-хан, открываю совет. Аминь. – Он провел сложенными ладонями по лицу.

Собравшиеся замерли в ожидании. Хан сказал:

– Сегодня у Золотой Орды много важных и неотложных дел. На юге Кулагу-хан отравил потомков Джучи – Беркенжара и Болгутай огланов и, вырезав их людей, завладел всем Ираном и Азербайджаном.

Не лучше дела на Востоке. С тех пор как Арик-Буги и Кубылай затеяли войну, не в нашу пользу сложились обстоятельства в Мавераннахре, Хорасане и Хорезме. Алгуй – отпрыск знаменитого Байдара, который раньше не выказывал непочтительности к Орде, изгнал из Джагатайского улуса Эргене-хатун и объявил себя ханом. Он захватил Мавераннахр и Хорасан, а сейчас его тумены готовы бросить к ногам Алгуя Хорезм. Он посмел вырезать наших наибов и сборщиков налогов в Бухаре и Самарканде. – Берке замолчал, колючими зрачками из-под опухших век оглядел собравшихся. – Что скажете вы, лучшие из лучших, бесстрашные из бесстрашных, сносить ли могучей Золотой Орде эти обиды или обнажить против непокорных меч? А может быть, кто-то из вас укажет иной путь, чтобы наказать врагов?

Никто не успел ответить хану. Распахнулась дверь, и в зал вошел Салимгирей. Нарушать ход совета считалось страшным преступлением. Решиться на это мог только начальник личной охраны, если хану угрожала опасность или если прискакал гонец с особо важной вестью.

Все ждали, что скажет сотник.

– Говори, – брови Берке сошлись на переносице, а глаза впились в лицо Салимгирея.

Тот поклонился:

– Плохие вести, великий хан…

– Я приказываю – говори! – повторил Берке. – Здесь собрались те, кто может знать все.

– Великий монгольский хан в Каракоруме Арик-Буги послал в землю орусутов свой отряд под предводительством Шелкене-баскака, не сообщив об этом ничего в нашу ставку. Воины стали требовать у орусутов ту дань, которую они обычно присылают в Орду. Орусуты выказали непокорность и окружили отряд Шелкене-баскака. Гонец сказал, что отряду грозит гибель.

– Значит, жив еще старый волк Шелкене? – взволнованно спросил Бархудур.

– Выходит, что да, – сказал Салимгирей, – если тянет из орусутов жилы.

Бархудур хотел одернуть сотника. Его ли дело вмешиваться, когда говорит чингизид, но Берке вдруг властно поднял руку.

– Никаких податей для Каракорума, – жестко сказал хан. – Пусть гонец передаст орусутам, что они могут полностью вырезать отряд. Живым мне нужен только Шелкене-баскак. Проследи, сотник, за этим сам. Шелкене-баскак много сделал для величия трона, и я хочу, чтобы он вернулся в монгольские степи живым.

Члены совета молчали. Приказ Берке означал полный разрыв с Каракорумом. Все ждали этого давно – ссора была неминуема, и все-таки происшедшее для многих показалось неожиданным.

Бархудур, пользуясь правом самого старшего из потомков Джучи, сказал:

– Великий хан, принимая это решение, вы тем самым нарушаете главный завет Чингиз-хана…

– Я знаю и помню об этом, – сухо сказал Берке.

– Надо ли поступать так?

– Да. Это нужно для благополучия Золотой Орды.

Взгляд Берке упал на двадцатилетнего Улкетай-нойона. Он был внуком эмира Джалаиров атабека Кадана, который в свое время воспитывал сына Чингиз-хана – Угедэя. Его отец Алжетай верой и правдой служил Угедэю и за свою честность и прямоту был пожалован званием эмира. В тот год, когда курултай поднял на белой кошме великим монгольским ханом в Каракоруме сына Тули храброго Менгу, Алжетай не боясь мести, сказал чингизидам: «Каждый из вас давал в свое время клятву, что сделает ханом, согласно заветам великого Чингиз-хана, любое живое существо из потомства Угедэя. Известно, что даже корова не посмеет есть траву, куда ступит это существо, а собака не решится нюхать его след. Вы же сегодня нарушили клятву».

Ответил ему Кубылай: «Да, мы давали клятву… Но ведь первыми дедовские законы нарушили потомки Угедэя. Чингиз-хан говорил: „Если кто-то из моих потомков совершит преступление или перестанет уважать законы, то такого человека могут судить только мои потомки, собравшись вместе“. Род Угедэя же, никого не спросив, умертвил внука Джагатая – Алталу-оглана. Если тебе мало, то я скажу еще… Разве не сам Угедэй, умирая, попросил сделать его преемником младшего сына Шарамуна? И здесь его потомки нарушили закон, подняв на белой кошме ханом Гуюка».

Это была истинная правда, и Алжетаю пришлось замолчать.

Так это было тогда. И, глядя сейчас на Улкетая, Берке подумал, что чингизиды уже давно не придерживаются порядков, установленных их великим дедом, а когда нужно, толкуют их так, как это выгодно им. Что ж, свой улус, свое ханство, свои интересы ближе.