Георг Эберс - Дочь фараона

– Тем лучше, – воскликнул Дарий, – а теперь надобно говорить о самом важном. Мы должны поскорее попросить Феопомпа нанять для нас быстроходную триеру и приготовить ее к отплытию. Весть о воинственных приготовлениях Камбиса уже дошла сюда; нас считают за соглядатаев и станут преследовать Зопира и его освободителей всевозможными средствами; поэтому нам было бы грешно подвергать себя излишним опасностям. Ты, Бартия, должен еще сегодня жениться на Сапфо, так как завтра нам необходимо во что бы то ни стало покинуть Наукратис. Не противоречь, мой друг, мой брат! Ведь тебе известен наш план, и ты знаешь, что при попытке освобождения, которую может совершить только один из нас, на твою долю выпала бы роль праздного зрителя. Я разработал этот план и не позволю никому иному привести его в исполнение! Завтра мы опять увидимся, так как Аурамазда покровительствует дружбе чистых сердец.

Бартия долго противился, не желая оставить без помощи своих товарищей; но наконец уступил общим просьбам и увещаниям и направился к реке, чтобы нанять лодку для возвращения в Наукратис, пока Силосон и Дарий станут запасаться снаряжением для бегства Зопира.

Чтобы добраться до того места, где находились наемные лодки, Бартии предстояло пройти мимо храма Нейт. Это было не легко исполнить, так как народ сплошными массами толпился у входных ворот жилища богов. Когда Бартия пробрался от стоявших у ворот храма людей до обелисков, убранных крылатым диском солнца и развевающимися флагами, он был задержан слугами жрецов, наблюдавшими за тем, чтобы окаймленная сфинксами дорога для шествия оставалась свободной. Громадные крылья ворот распахнулись, и Бартия, совершенно против воли выдвинутый напором толпы в передний ряд зрителей, увидел блистательное шествие, выходившее из храма. Вид многих лиц, знакомых ему по прежней поездке, до такой степени поглотил все его внимание, что он почти не заметил исчезновения своей шляпы с широкими полями, которую с него сорвали в толпе. Из разговоров двух стоявших позади него ионийских наемников он понял, что семейство Амазиса находилось в храме для совершения молитв и жертвоприношений за умирающего царя.

Богато убранные жрецы в шкурах пантер или длинных белых одеяниях шли впереди процессии. За ними следовали придворные чины, которые несли золотые жезлы, украшенные на концах павлиньими перьями и серебряными цветами лотоса. Затем появились пастофоры, несшие на плечах золотую корову – животное, посвященное Исиде. После того как толпа преклонилась перед этой святыней, приблизилась царица в одежде жрицы, с богатым головным убором в виде крылатого коршуна богини Нехебт; она держала в левой руке священный золотой систр [101], звуки которого должны были отгонять злых духов, приносящих несчастье, а в правой – цветы лотоса. За царицей следовали жена, дочь и сестра верховного жреца в подобных же, но менее драгоценных украшениях. За ними шел наследник престола, облаченный в богатый праздничный наряд. Позади него четыре молодых жреца в белых одеждах несли Тахот, дочь Амазиса и Ладикеи, мнимую сестру Нитетис. На щеках больной появился легкий румянец, вызванный пламенной молитвой и знойной атмосферой летнего дня. Ее голубые глаза, отуманенные слезами, были устремлены на систр, который едва были в состоянии держать ее слабые, исхудалые руки.

Шепот участия пронесся в толпе. Народ относился к умирающему царю с величайшей любовью и чувствовал к его больной юной дочери то сострадание, которое всегда выпадает на долю угасающей молодой жизни, в особенности если умирающее существо было рождено для величия и могущества. На глазах многих показались слезы при появлении прекрасной страдалицы, и Тахот, по-видимому, заметила участие людей, так как она подняла глаза от систра и с выражением ласки и благодарности взглянула на толпу. Но вдруг румянец на ее щеках угас, его сменила сильная бледность, а золотой инструмент, скользнув из ее рук, со звоном ударился о плиты мостовой, у самых ног Бартии. Юноша почувствовал, что он узнан, в его уме мелькнула мысль – не следует ли ему спрятаться за соседей, но нерешительность его продолжалась только одно мгновение, так как рыцарские понятия юного героя взяли верх над осторожностью. С быстротой молнии он бросился к систру и, не думая об опасности быть узнанным, подал его больной дочери царя.

Прежде чем принять из его рук золотой инструмент, Тахот вопросительно поглядела на него, затем пролепетала так, что он один мог расслышать:

– Ведь ты Бартия? Именем матери твоей спрашиваю тебя, Бартия ли ты?

– Я – Бартия, – ответил он тихо, – твой друг Бартия.

Больше он ничего не мог сказать, так как храмовые служители оттерли его к толпе. Снова очутившись на своем месте, он заметил, что Тахот, носилки которой снова двинулись за шествием, еще раз оглянулась в его сторону. На ее щеках снова показался румянец, и ее сверкавшие глаза искали возможности встретиться с его взглядом. Он не избегал взоров больной, потом нагнулся, чтобы поднять бутон лотоса, который она бросила ему, и насильно проложил себе путь среди толпы, внимание которой обратил на себя своей опрометчивостью.

Спустя четверть часа он сидел в лодке, мчавшей его к Сапфо, на свадьбу. Его беспокойство относительно Зопира улеглось, он считал его уже спасенным. Несмотря на все окружавшие его опасности, сердце Бартии было переполнено необъяснимым, безграничным чувством радости.

Между тем больная Тахот, возвратясь домой, сбросила с себя стеснявший ее праздничный наряд и приказала вынести себя, вместе со своим ложем, на высокую платформу замка, где она любила проводить самое жаркое время дня под тенью широколиственных растений и полотняного навеса, натянутого наподобие шатра.

Оттуда она могла обозревать большой, обсаженный деревьями передний двор дворца, который в этот день пестрел одеждами жрецов и придворных, военачальников и номархов. На всех лицах выражалось тревожное напряжение, так как смертный час Амазиса быстро приближался.

Тахот, напрягавшая слух в лихорадочном ожидании, никем не замеченная, слышала многое из того, что говорилось и обсуждалось внизу.

Теперь, когда приходилось опасаться близкой кончины царя, все, даже жрецы, осыпали его похвалами. Превозносили мудрость и смелость его нововведений, обдуманность правительственных мер, его трудолюбие, всегда проявляемую им умеренность и его замечательное остроумие.

– Как увеличилось благосостояние Египта под его скипетром! – сказал один номарх.

– Какой славой покрыл он наше оружие при завоевании Кипра и войны с ливийцами! – воскликнул один из военачальников.

– Как роскошно украшал он наши храмы, как высоко чтил он нашу богиню в Саисе! – прибавил певчий храма Нейт. – Как он был снисходителен и милостив!