Лев Жданов - Под властью фаворита

– Кхм… кхм… – кряхтя, поднялся со своего места Остерман и, тоже избегая глядеть в лицо побежденному, но могучему, неукротимому духом, сопернику, очень мягко заговорил:

– Ваше высокопревосходительство, сиятельнейший граф! Ее высочество лишь только сейчас узнала об этой прискорбной, печальной ошибке. И его высочество принц, надеюсь, не думал сам, что это все т а к случится. Знаете: глупые обычаи… Д у р а ц к и е порядки! – подчеркнул он, кидая это слово, как камень, принцу в его поникшее лицо. – Люди здесь еще не привыкли: прежде подумать, а потом действовать. Здесь наоборот. Знаете нашу немецкую поговорку: «Руссенланд Нарэнланд!» [6]

Если взгляд Миниха обжигал лицо принцу, как плевок презрения, то каждое слово Остермана хлестало, словно пощечина, по лицу злосчастного юношу, вынужденного в эту минуту не только понести кару за свою глупость и злобу, но и послужить также козлом отпущения за промахи и ошибки, допущенные в этой опасной игре с фельдмаршалом таким опытным игроком-интриганом, как граф Остерман.

И, не обращая нисколько внимания на то, что сейчас переживает принц Антон, старик также дружелюбно, задушевно-дружеским голосом продолжал:

– И вот… ее высочество поручила его высочеству, – от имени коего я имею честь это вам говорить, – поручила выразить вам, что она глубоко скорбит. Она понимает всю недостойность такого обстоятельства и готова дать за такую, не заслуженную вами, обиду п о л н о е удовлетворение, к а к о г о вы сами только пожелаете… Чего бы вы только ни пожелали, касаемо в о з м е з д и я т е м, кто так жестоко обидел верного слугу и защитника престола.

Выдав, таким образом, Антона головой оскорбленному Миниху, Остерман с глубоким поклоном договорил:

– От себя скажу: решение ее высочества и справедливо, и мудро!

Наступило недолгое, но тяжелое для всех молчание. Миних, в упор поглядев на Остермана, обвел потом глазами все кругом и раздумчиво проговорил:

– Вот как!.. И ты это слышал? – обратился он к сыну.

Тот поспешно утвердительно покачал головой.

– Ну… приходится на сей раз верить словам «старого друга»! – горько усмехнулся опальный герой. – Передайте ее высочеству, что я вполне удовлетворен, получив знаки милостивого внимания от нашей правительницы… И да благословит Господь ее и малютку-государя!

– Не преминем передать… Теперь честь имею откланяться, ваше высочество! Ваше сиятельство… – Остерман сделал общий поклон, и скоро костыль его уже постукивал по паркету соседнего покоя.

– Имею честь… ваше высочество… Граф!..

Один за другим остальные члены совета покинули комнату, считая дело поконченным.

Дорого бы дал Антон, чтобы не оставаться теперь наедине со стариком, хотя и побежденным, но сумевшим так жестоко заплатить за свое поругание.

Однако миг настал. Миних не уходил, как другие, словно ждал умышленно, что скажет, как поступит Антон.

И пришлось заговорить.

Медленно подымаясь с места, еле слышно, с опущенной по-прежнему головой пролепетал он:

– Простите меня, граф…

Неловко, как-то бочком отдал короткий, быстрый поклон и скрылся за той же дверью, в которую ушли остальные.

– Видишь, сын мой! – после недолгого молчания заговорил старик, покачивая своей красивой головой. – «Вернейший защитник престола и родины… победитель-герой» – оставлен один в четырех стенах дворцового покоя. Что делать! Конец – так конец. Один в поле не воин. А в этих раззолоченных стенах, в этом воздухе, отравленном изменой и низостью, тем более… Ха-ха! Значит, так и быть должно. Поеду. И ты не трудись, не провожай меня, сынок. Твоя жизнь вся еще впереди. Только не забывай этой минуты. Знай: какие слуги и что за господа носят здесь высоко голову, покрытую герцогскою и великокняжескою, а то и царскою короной! И старайся раздавить других, пока другие тебя не раздавили. А я?.. Кхм. Старый медведь поплетется домой… сосать в своей берлоге сухую, ослабевшую лапу!

Повернулся и быстро пошел из покоя.

Сын издали последовал за отцом.

– Вот и мы… Можно пустить? – появляясь из потайной двери, тихо спросила Юлия принцессу, словно задремавшую в своем кресле.

– Впусти… Веди скорее! – рванувшись с места, могла только сказать измученная страстным ожиданием женщина.

Юлия, впустив Линара, быстро скрылась в дверях уборной, чтобы не мешать нежной встрече своего «жениха» с подругой-государыней.

Еще пролетело девять с лишним месяцев.

Восемнадцатого января 1742 года, часов около десяти утра, народ толпами со всех самых отдаленных концов столицы спешил через мосты и прямо по льду к Васильевскому острову, где потоки скипались темной, говорливой громадой на обширной площади перед зданиями коллегий, заполняя и все прилегающие сюда улицы и переулки.

Солдаты Астраханского полка, выстроясь двумя рядами, тянулись шпалерами от ворот коллегий до середины площади, там образуя замкнутый круг, посредине которого темнел эшафот с плахой… Тот самый, на котором 8 апреля 1741 года читали смертный приговор бывшему регенту Бирону… Где его голова лежала уже на плахе, пока «захватчику власти» не было объявлено, что он помилован младенцем-государем и по распоряжению правительства ссылается на вечное житье в городок Пелым, в далекую сибирскую, глухую тайгу.

Правда, домик, построенный по плану Миниха для Остермана, а потом отведенный самому Бирону, успел сгореть и опального вельможу поместили у воеводы, где он и остался со всей семьей под крепким караулом.

Но вот теперь иначе повернулось колесо фортуны.

В ночь на 25 ноября 1741 года цесаревна Елизавета Петровна с отрядом преображенцев проникла в спальню Анны Леопольдовны, арестовала ее вместе с сыном, малюткой-императором, с новорожденной дочерью Екатериной, отцом которой все называли Линара. Принц-супруг тоже не был забыт, и всю Брауншвейгскую фамилию направили уже было за пределы империи…

Но подстроенное врагами этой фамилии и неудавшееся, конечно, покушение камер-лакея Турчанинова на жизнь Елизаветы заставило императрицу изменить прежнее мягкое и человечное решение. Сверженный ребенок-император с его родителями и всей семьей был взят под стражу. Долго пришлось выносить им всякого рода мытарства, пока не нашлось для опальной фамилии надежной тюрьмы в Холмогорах, в бедном, далеком северном городке.

Стараясь обезопасить себя и свое правительство от главных соперников, Елизавета, вернее ее советники и близкие друзья, не забыли и второстепенных, но также небезопасных сотрудников прежнего правительства, особенно тех, которые в прежние времена чем-нибудь вредили цесаревне.

И вот в морозное, ясное утро поставлена была на высоком помосте плаха, чтобы казнить нескольких «государственных преступников», долго томившихся перед тем под судом и следствием, под угрозой пытки и кнута.