Лев Жданов - Под властью фаворита

Бывший чарователь двора, красавец и донжуан Райнгольд Левенвольде, сидя поодаль на нарах, возится там, что-то увязывая в узелок и снова развязывая его, перекладывая поудобнее вещи, собранные в этом узелке. Грязное, изодранное платье, короткий тулупчик, большая седая борода, спадающая на грудь, воспаленные глаза, всклоченные волосы, не покрытые ничем, – все это так не похоже на прежнего богача-щеголя, общего любимца дам…

Вдруг, оставив свою возню с узелком, словно припомнив что-то печальное, тяжкое, он упал на нары ничком, глухо зарыдав. Потом умолк, выпрямился, отер лицо, мокрое от слез, и снова продолжал свою возню с грязным узелком.

Среди тишины, царящей в каземате, вдруг резко прозвучал раздраженный голос Остермана, ворчащего на жену:

– Графиня, не видите вы, что ли? У меня ноги больные зябнут. Здесь канальский холод! Укутайте их… Да тише, черт вас побери! Мне больно… И подушку поправь. Да кто же так дергает?! Я еще не помер… Скорее… Тише!.. Пить!

Быстро из дорожной фляги налила графиня вина в чарку и подала мужу, как будто и не слыша его брани.

– Ф-фа! Крепко… горло жжет. Надо было полегче запасти чего-нибудь. Ты вечно бестолкова… глупа, как пробка, жена. И зачем так рано вытащила меня сюда? Тут отвратительно. В моем каземате гораздо удобнее и чище. А тут… Фуй!..

– Сейчас Шаховской явится… Время отправлять нас, Андрей. Я потому…

– Как вы выражаетесь, графиня! «Отправляют» – скот… А я и в изгнанье, и на плахе – Остерман. Понимаете? Так… Шаховской будет нас «отправлять»? Любопытно, как поглядит он в глаза своему благодетелю, второму отцу?

Остерман кивнул на Головкина.

– Князь Михаил? Что же! Бедный Шаховской и то не мало пострадал по службе за эту дружбу. Его понизили чинами. И теперь посылают глядеть на муки людей, которых он так уважал…

– Вот это верно сказано: «уважал»!.. В России все хорошее и честное – в прошедшем времени… «Уважал»!.. А теперь просто: «жал», до полусмерти! Дикари… азиаты! Я же их всех воспитал, создал, они жили мною, и, как Сатурн, породил таких кровожадных детей, которые уничтожили меня самого. Проклятие судьбе!.. О-ох! Опять нога… Помогите же, графиня!..

Быстро нагнулась кроткая женщина и осторожно стала укутывать ногу.

Закусив губы, Остерман, сурово хмуря брови, словно мимоходом, взял руку жены и поднес к своим губам. Затем вытянулся на постели и затих.

Послышались шаги за входною дверью. Большой, тяжелый ключ дважды повернулся в замке, и дверь распахнулась.

Офицер и человек шесть конвойных, войдя в каземат, выстроились у двери, вдоль стены.

Показалась тучная фигура Шаховского.

Щуря глаза, ничего не видя в полутьме тюрьмы, куда попал со двора, залитого светом, он спросил офицера:

– Здесь, в этом каземате? Где же все они? Граф Райнгольд Левенвольде? Миних?.. Граф Остерман?

Услыхав свое имя, Левенвольде вскочил, кинулся к ногам Шаховского, невнятно лепеча:

– Государь мой… молю тебя… помилуй… Прошу!..

– Возьмите этого несчастного! – не узнавая прежнего приятеля, обратился Шаховской к офицеру конвоя. – Я прошу позвать сюда Левенвольде.

– Он самый и есть, ваше сиятельство. Вот этот! – отрапортовал офицер, козыряя обер-прокурору.

– Он! – разглядев наконец, проговорил Шаховской, стараясь овладеть собою и не выдать перед окружающими жалости, сдавившей ему грудь. – Да, да… Он… Встаньте, ваше сиятельство! Вам пора отправляться… Не далеко, не беспокойтесь. В Соликамск, Там довольно хорошо жить.

Поглядев в сторону офицера, который, следуя данной ему инструкции, следил за Шаховским больше, чем за арестантами, князь негромко, быстро проронил:

– Надейтесь! Бог не покинет никого из своих детей! Берите ваши вещи. Этот узелок?.. Это – все… Полушубок вам дадут. Вам будет тепло дорогою. Идите!..

– Господь… спаси… вас! – признательно кивая головой, проговорил Левенвольде, захватил свой узелок и вышел в сопровождении двух конвойных.

– Граф, и вам пора! – различив стройную еще фигуру Миниха на фоне светлого окна, направился к нему князь.

С суровым, надменным лицом, властно, как в былые дни, обернувшись, поглядел фельдмаршал на обер-прокурора.

– Ехать в Пелым… На смену Бирону, которого милостивейшая государыня простила и приказала вернуть?! Что же, я готов!

– Исторические танцы! – не удержался, чтобы не ужалить, Остерман. – Смена позиции. Это случается в самых лучших семействах. Ха-ха!..

– С своей стороны, граф, – как будто не слыхав замечания старика, продолжал Шаховской, обращаясь к Миниху и очень почтительно отдавая поклон его жене, – должен прибавить: мне приказано от имени ее величества, чтобы в пути и на месте ваши сиятельства не терпели ни в чем нужды. И все, что пожелаете вы взять с собою… подводы будут даны немедленно.

– Благодарю вас и мою государыню. Особенно – за жену. Я привык к тяжким и дальним походам. Но вот она… Да это ее дело! Я не звал… и не зову!

– Бог позвал меня, граф, когда мы венчались с вами! – ласково, но решительно отозвалась графиня Миних. – Прожили столько лет, вырастили детей. Как же мне теперь без вас – а вам без меня? Мы поедем вместе. Ведь это решено…

– Поедем, поедем, успокойся. Держи свой кофейник… и молчи! – ворчливо откликнулся Миних, чтобы не выдать слез, навернувшихся у него на глазах. – А что наш сын? Он тоже?..

– Успокойтесь… Легкая ссылка. Потом его вернут по-старому. Я так слышал.

– Ну, слава Богу! Слыхала, старуха?

Графиня тихо улыбнулась в ответ, отирая слезы.

– Ты все улыбаешься… всем довольна! Ну, и слава Богу. Да благословит Господь государыню нашу и царствование ее.

– Аминь!.. Только бы сынок наш… – начала и не докончила графиня, сморкаясь усерднее обыкновенного.

– Теперь, когда мне не осталось уж в этом мире ничего желать… ни ожидать, – опуская глаза, заговорил негромко Миних, – когда все кончено в моей жизни… – Он остановился, словно был уверен, что Шаховской шепнет ему слово надежды, откроет что-нибудь светлое, радостное.

Но Шаховской печально молчал, ожидая, что скажет старик.

И Миних совсем печально докончил:

– Беру смелость просить государыню, пускай со мною отправят и пастора, чтобы я мог сохранить от вечной гибели мою душу! В этой просьбе, надеюсь, отказано мне не будет!

– Я неуклонно передам о том государыне, граф!

– Благодарю вас, князь! Там все готово? Ну, идем, старуха! Вместе… в последнюю поездку на земле!..

Они вышли из каземата.

Проводив их глазами, Шаховской, словно не замечая, прошел мимо Головкина, который, проснувшись, глядел и, видимо, ждал, что князь поспешит к нему, и остановился перед Остерманом, отдавая почтительный поклон его жене и кланяясь более сдержанно самому бывшему канцлеру империи.