Эвелин Энтони - Виктория и Альберт

При крещении присутствовал Стокмар. Он выглядел весьма довольным. После принятия билля о регентстве, он решил, что теперь Альберт способен действовать самостоятельно, и даже провел некоторое время в Кобурге вместе со своей женой и семьей. После этого он активизировал свою деятельность. Альберт уже был в курсе всех дел, как личных, так и политических, а значит, и барон был в курсе всего. Он должен был признать, что принц работал очень много для своих двадцати пяти лет. Как жаль, что он легко уставал, и часто впадал в депрессию. Теперь у него не было причин расстраиваться, и барон жестко поговорил с ним по этому поводу. У него есть обожающая его жена. Она души в нем не чаяла и делала все, что только возможно, чтобы выполнить любое его желание. И теперь у них появилась прелестная малютка-дочка.

Стокмар и дядюшка Леопольд гордились своим протеже. Принца с каждым днем все больше уважали, и у него не было причин выглядеть несчастным. Барон считал хандру Альберта признаком малодушия и поэтому постоянно отчитывал его за это.

Конечно, принц не любил Викторию, и барон иногда чувствовал свою вину, читая в глазах Альберта грусть и пустоту. Он ее не любил, а Стокмар помог ему и даже подтолкнул к этому браку.

Несмотря на все старания, образование и подготовку, какие-то черты романтической натуры его матери проявились в характере принца. Хотя он был внимателен и мил с женой, но простая любовь Виктории никогда не заполнит эту нишу. И все-таки Стокмар отказывался жалеть принца – он был созданием Леопольда и его собственным. Все их нереализованные амбиции могут материализоваться с помощью Альберта. Если даже в браке Альберта оставался эмоциональный вакуум, то, возможно, его сын сможет заполнить его, если этого не смогла сделать Виктория.

Королевская чета теперь все больше времени проводила в Виндзоре, где Альберт с удовольствием занимался планировкой по своему усмотрению садов и парков, приказывал сажать новые кусты и деревья. Виктории сады уже не казались скучными, как она когда-то признавалась Мельбурну. Если Альберт интересовался ботаникой, то она тоже желала как можно больше знать о растениях. Королева внимательно слушала его объяснения о разных видах и классах растений, заучивала их диковинные названия и поражала своих фрейлин потрясающей информацией. И сразу все ее придворные начали учить названия цветов, потому что это было нужно знать всем, кто присутствовал на приемах в ее гостиной и во время ужина.

Мужчины, подобно лорду Грею, Джону Расселу и вредному мистеру Гревиллю, находили жизнь двора еще более нудной. Казалось, что королевские круги, как парша, заразила привязанность к домашней жизни. А когда сгустилась атмосфера претензий на светскость, модная английская аристократия вдруг почувствовала, что ей нечем дышать. Понятия материнство и блаженство брака никогда не символизировали жизнь королевской семьи. Так заметил Гревилль после одного тоскливого вечера, проведенного за перелистыванием страниц книг по искусству и разглядыванием королевы, которая в свою очередь наблюдала за Альбертом, играющим в шахматы с Энсоном. «Прости, Господи, – мрачно подумал Гревилль, – но я даже заскучал по неприличным выражениям ее дядюшки Принни и по последствиям принятия билля о моряках».

Под сдерживающим влиянием добродетели, долги и разгульная жизнь предков Виктории из Ганновера, приняли приятный розовый оттенок. Лорд Грей возмущался, что лучше, если тебя станут оценивать по тому, сколько ты можешь вылакать портвейна или как скроена твоя жилетка, чем по твоим способностям определить, что за чертово дерево растет в их саду! Те, кто ворчал, когда Мельбурн был доверенным лицом королевы, сейчас начали пожинать плоды влияния принца. Им всегда было тоскливо на приемах и ужинах у королевы, потому что со свойственной ей эгоистичностью королева всегда настаивала на приятных только для нее развлечениях. Правда, теперь казалось, что им приходится делать то, что приятно и интересно Альберту.

Великие фрейлины, привыкшие к великолепию и веселью, заметили, что их повелительница стала наряжаться в простые платья и носить минимум украшений, и им, к сожалению, пришлось последовать ее примеру. Острые язычки леди Тевисток и леди Портман не могли уже сообщать пикантные сплетни королеве. Альберту и вслед за ним Виктории стали неприятны все скандальные происшествия. Ее собственная жизнь была такой счастливой и удачной, что грехи других смертных казались просто необъяснимыми.

Она нашла блаженство в своем союзе с Альбертом, совершенно позабыв о стычках и почти полной размолвке первых месяцев их брака, и если она, обремененная столь важными обязанностями, смогла достичь высокого морального и эмоционального идеала, то у нее не было сочувствия и жалости к тем, кому этого сделать не удавалось. Королева была счастлива в браке и радостно покорилась своему мужу. Он стал образцом супружеской верности, благородства и заботливости.

И не позавидуешь той жене, которая пыталась проявить признаки независимости, когда Виктория отказалась от своей. То же самое относилось и к супругу, чья личная жизнь не отражала добродетели принца Альберта. Как выражались господа-виги, если раньше жизнь была всего лишь скучной, то сейчас она быстро становится невыносимой.

К весне 1841 года политическая обстановка сильно изменилась. Слабая администрация Мельбурна лопнула, как кусок прогнившего шелка, под давлением проблемы отмены хлебных законов. В течение еще нескольких недель правительство продолжало функционировать. Казалось, что апатия Мельбурна достигла такого уровня, что ему было лень даже подать в отставку. Огромные преобразования, связанные с реформами, выбили его из колеи. Но окончательно его падению способствовала немудреная проблема налогов на колониальный сахар. 28 августа он объявил в палате, что правительство подает в отставку. И вслед за тем во второй раз отправился прощаться с королевой.

В этот последний ужин столовый зал в Виндзоре казался необычайно великолепным. Мельбурну все представлялось потрясающе прекрасным – мерцание свечей отражалось на сказочно красивом серебряном блюде и серебряных приборах. Ему показалось, что на столе больше цветов и серебра, чем обычно. Наверное, королева приказала все это подать в его честь. Действительно этот хрусталь обычно подавался в особых случаях. Ему казалось, что все сверкает и сияет вокруг него, когда он поклонился Виктории и собрался, как обычно, сесть слева от нее, и в то же время, казалось, наблюдал эту сцену и самого себя со стороны как бы сквозь прозрачную воду. Мельбурн поморгал и с трудом вернулся к реальности.

Серебро было таким, какое обычно использовалось в сервировке королевского стола. Он десятки раз видел на столе хрустальные приборы. Королева приказывала украшать стол цветами только потому, что они нравились Альберту. Мельбурн с улыбкой повернулся к королеве и старался развлекать ее. Он не смог запомнить, ни что он ей говорил, ни что она ему отвечала во время ужина. И ему было обидно, что ему не о чем будет вспоминать длинными одинокими вечерами, которые ждали его впереди. Он попытался представить себе королеву, перенесясь из настоящего в прошлое.