Николай Задорнов - Амур-батюшка

В голубых глазах Дуни мелькнул огонек.

«Или она играет со мной?» – подумал Иван, и в этот миг душу обдало жаром. Глаза ее смотрели открыто, вызывающе, озорно; они поднимали в нем зверскую, неведомую силу. Казалось, она понимала, что происходит с ним. Сейчас он готов был на любое преступление…

Иван протянул руку, обнял ее крепко.

– Дуня…

– Да поди ты к чертям, дяденька, с такими шутками! – вдруг грубо ответила Дуня и оттолкнула его.

За дверью послышались голоса. Тунгус бранился с Савоськой.

Иван засмеялся и замотал головой.

– Разве ты меня не любишь? А я надеялся! Но все равно помяни мое слово…

Вошли Спирька и Родион.

– Помяни мое слово!.. – с деланной ласковостью повторил Иван.

Народ к нему все шел и шел.

– У нас к тебе дельце, – таинственно шепнул Санька. – Зайди вечером.

Шатровые ворота Овчинниковых утонули в сугробе. Из тяжелых снегов курился дымок. Белые пряди инея, как седая грива, висят над крышей и над дверью. На цепи лязгает, лает собака. В просторном, полупустом доме Овчинниковых, как в лабазе, пахнет мукой и залежалым товаром. Пол застлан половиками.

Братья – голубоглазый Санька и кареглазый Котяй – уселись по обе руки гостя. Вечер шел в разговорах о торговле и охоте, но между делом Санька помянул про главное. Он просил Бердышова помочь женить Терешку.

– На ком желательно? – оживился Иван.

– На Дуньке Шишкиной. А я тебя так уважу, что удовольствуешься. Ведь ты все можешь…

– А ты что поздно хватился? Она уже просватана. Она Илью Бормотова любит.

– Ну какая там любовь! – от души воскликнул Санька. – Мы богатые, а они голь, нищета!.. Будь милосерден, прижми-ка Спирьку, а то к нему подступа нет.

– Уж подсоби, – слабо просил Котяй. – Ты захочешь – сотворишь.

– Да почему именно ее надо?

– Она девка здоровая. А нам невестку в дом надо хорошую. Хозяйство большое, а старуха одна не управляется. Она бой-девка, подсобляла бы нам. Опять же породу не испортит, – подмигнул он.

Котяй и Санька так чисто смотрели Ивану в глаза, словно затевали доброе дело.

– Я бы взялся, да мне ехать надо, – весело ответил Бердышов. – А верно, вам в дом надо хорошую работницу!

Для Саньки все это было так ясно, что он и поддакивать не стал. С печи слез Терешка и подсел на лавку, подложив под себя подушку.

– Ты что, Терешка, отдыхаешь? – спросил Иван.

– Отдыхаешь! – тихо передразнил отец. – Он болеет. Злые люди оговорили. Его на сходе драли. Ворота будто Дуньке хотел вымазать, да вроде попался.

Санька не сказал, что сам он подучил этому сына. На сходе мужики решили выдрать Терешку и дали розги в руки его собственному отцу – Саньке. «Твой сын, учи-ка его!» – велел Родион. Под розгами Терешка стал винить отца, признался, что его подучивал снасильничать, затянуть Дуняшу в пустой амбар. Отец, озлобившись на такие признания, избил Терешку розгами до полусмерти и теперь каялся.

– Мне ехать послезавтра утром, – оказал Иван. – Но все же я попробую тебе подсобить, – хитро засмеялся он.

Овчинников рассказал, что к Дуне многие сватаются, что приезжал недавно один богач из города.

Санька удивлялся, что хорошего и Дуня и отец ее нашли в Илюшке.

Иван посмеивался, поддакивал, а сам думал, что Дуня, видно, прославилась, из-за нее шла целая война. Люди бьются в дом Спиридона, охотников много на его дочь. «Чем милей и старше становилась она, тем больше спрос, как на товар. Но еще посмотрим, кто лучший охотник! Неужто Илья?»

– Попробуй, попробуй! – с надеждой говорил Санька, провожая его. Он полагал, что Иван хочет набить цену. – А я не постою.

– Ладно, а ты жди, – уходя, сказал Бердышов. – Может, что-нибудь и получится.

В зимнике и в избе у Родиона на сохачьих и медвежьих шкурах улеглись вповалку тунгусы и работники Бердышова. Родион лежал в кровати. Иван присел к нему и сказал, что был у Овчинниковых.

– Они просили меня помочь сосватать Дуню.

– Я с ними поссорился, – отвечал Родион. – Сына его драли мы на сходе. За что – я тебе говорил… А летом я у них одалживал коня. Теперь придираются ко мне, требуют соболей. Чем Санька богат? Кому надо занять, идут к нему. Он с гольдами тоже здорово торгует!.. Только он от своей избы и не шагнет далеко. Как ты, по речкам не таскается. Ему выгодно, что Синдана прогнали. Горюнцы теперь чаще к нему ездят. А сам он выше первых быков по реке не поднимался, говорит, что хлеб за брюхом не ходит… Бродяги у них в тайге живут, лес рубят для пароходов.

Бердышов сидел повесив голову.

– Я замечаю, что злодеи на Амуре заводятся, – сказал он, и глаза его заиграли.

– Эка поздно же тебя доняло! – оживляясь и выпрастывая свою окладистую темную бороду из-под красного ватного одеяла, молвил Родион. – А ты почему быстро хочешь уехать? Ведь хотел задержаться? Однако, тигры струсил.

– Между прочим, приедет Илюшка скоро. Спиридон и ваши звероловы распалят его на тигру…

– Ладно, я его не пущу. Уж если надо будет, сам с ним схожу. Я думаю, что надо народом ее уничтожить. Давай ложись, Иван, а то холодно. Избу сегодня выстудили.

– Я в избе сам мерзляк. В тайге не мерзну, а дома чуть что – застыну.

Бердышов стал раздеваться.

– Овчинниковым желательно согнуть Спирьку. Они же свои, соседи, из старой деревни шли вместе, а спят и видят, как бы задавить его. Они злятся, что он не хочет Дуню выдать за их Терешку.

– Это верно, – подтвердил Шишкин.

– Ты, Родион, только не дерись ночью, – поворачиваясь к приятелю спиной, весело сказал Иван.

– Я еще в тот раз рассердился на тебя, – отвечал Шишкин. – С тобой спать нельзя. Ты во сне обнимаешься.

Иван ухмыльнулся в подушку и тут же получил тычка в бок.

– Тамбовка – тигриное место. Тигры откуда-то берутся! – вздохнул Шишкин.

– Тигры охраняют вход на Горюн, – отвечал Бердышов. – Тут их гнездо, тигрятник.

Родион, кое о чем догадывавшийся, хотя Опиридон еще ничего никому не говорил, помолчав, ответил:

– Нет, тигрятник в Уральском, там самая тигра.

– Эх, Иван! – с затаенной надеждой взглянув на Бердышова, говорил наутро Спиридон. – Ты ли не зять! Каждый бы гордился. Ты с деньгой, – и он дружески и покровительственно хлопнул Ивана по плечу. Но тут же нахмурился, встал как ни в чем не бывало, отошел в угол, где стояло ружье. Деньги, кажется, соблазняли Спирьку.

«Хорош же будет у меня тестюшка! А ну, как дочка в него?» – мелькнуло в голове Ивана.

– Я дурной, всего не пойму никак! – сказал он.

– Помозгуй…

– Я не все пойму, что ты толкуешь.

– Я давно хочу с тобой поговорить, но побаиваюсь: язык у тебя длинный.

– Это верно, – согласился Иван.

– Ты в шутку будто, а все выболтаешь…

Говорили околичностями и намеками и никак не сговорились. Шишкин сказал, что согласился бы отдать дочь, но прежде надо отказать Илье и сделать это политично, а то рассердятся все: и тамбовские и пермские.