Николай Задорнов - Амур-батюшка

Егор пустился к берегу. Навстречу шла лодка с огнем. Максимов и Тимошка с солдатами тоже поехали спасать людей.

Светало.

По берегу плелась босая баба в мокрой, плотно облегавшей одежде. У нее было опухшее смуглое лицо. Ее трясло от холода и страха. Она ничего не могла рассказать толком. Агафья Барабанова повела ее в избу.

– А баба сама выплыла! – удивлялись солдаты.

Агафья переодела бабу, накормила щами. Та оказалась каторжной. Ее брал в «женки» лоцман сплава. В бурю он был пьян и утонул.

– Ну и живи у нас, – говорила Агафья, – никто тебя не хватится. Из такой купели выбарахтаться – можно срок сбросить. Перекрещенная теперь.

Пообедав, баба стала искоса оглядывать одежду, в которую ее переодели. Старое, выцветшее платье понравилось ей. Оно было куда лучше коричневого в крапинку, которое еще вчера изорвал на ней пьяный лоцман. Бабу звали Ольгой. Она рябая, широколицая, на вид крепкая.

– Еще одна уральская будет… Найдем тебе работу.

– Я каторжная. Как хватятся меня…

– Никто тебя не хватится. Утонула – и все!

– Одним гибель, а другим воля, – сказал Федор. Он пришел и выпил водки.

– Куда я без паспорта?..

– Живи! Угодишь хозяйке – исхлопочем паспорт, – сказал Федор и подмигнул.

Взор Ольги прояснился.

Барабанов дал ей водки. Она выпила, закрыла лицо руками и истерически зарыдала.

Агафья утешала ее. Та жаловалась в голос на загубленную жизнь:

– Я проклятая! Проклятая! Нет, нет мне счастья! Окаянная я!..

Пришла старуха Кузнецова.

– Какая ты проклятая, доченька, – утешала она.

Ольга билась у нее на плече.

Река стихла, и только замутненные валы напоминали о ночном шторме.

Волны бились в глинистые обрывы.

Из-за туч взошло солнце. Черная баржа лежала напротив селения на белоснежном песке. Дальше по реке, на косах, видны были разметанные бурей суда.

– А седьмая-то как стояла, так и стоит на якоре, – толковали на берегу спасенные. Часть из них оказалась каторжанами, остальные – солдатами.

Река несла обломки судов, бочки, ящики. Ночной шторм разбил целый караван.

Приехал гольд с Пивана и рассказал, что на той стороне к берегу выкатило утопленников. Гольду велели ехать к попу.

Посредине Амура на узкой косе у разбитой баржи толпился народ.

– Муку, соль – все погубили, – с горечью восклицали в толпе.

Пьяные полицейские офицеры, разместившись на тюках, играли в карты и пили коньяк.

– Они довольны! Теперь разбогатеют, остатки продадут. Всё буря покроет.

– Горсти соли у казны не допросишься, – говорили крестьяне, – а мешки в Амур пошли. Эх, лоцмана!..

Один из офицеров, широколицый, с рыжими усами, бесцветный, худенький и тщедушный, наблюдая за разгрузкой, прохаживался по косе. Он держался надменно.

Одноглазый Покпа, хитро посмеиваясь, посоветовал завернуть барже корму, чтобы удобней было разгружать. Солдаты и каторжане, люди на реке неопытные, последовали его совету.

Баржа осела. Кто-то крикнул, чтобы не шевелили судна, но народ не слышал. Все налегли на заостренные бревна. Обшивка треснула.

– Да не троньте ее! – резко крикнул Максимов.

Доска от обшивки ударила в лодку со спасенными товарами. Ящики понесло по воде.

Доски рвались, трещали. Кого-то зашибло. С баржи бултыхались в воду мешки, ящики, тюки. Грузы понесло по реке. Довольный Покпа спешил за тюком мануфактуры.

…Офицеры обедали в избе у Кузнецовых. Набралось много разного народа. Все были возбуждены, каждому хотелось что-нибудь сказать начальству.

– Лоцманов нет хороших.

– Не знают, а берутся.

После обеда уцелевшим судам приказано было отваливать. По берегу ходили вооруженные солдаты и загоняли всех спасенных на баркасы.

Полицейские заметили и задержали Ольгу. Она покорно ждала, когда ее поведут.

– Отпусти ее, барин, пусть у нас живет, – просила Агафья полицейского офицера с рыжеватыми усами.

– Заплати, тогда отпустим, – холодно сказал тот.

– Что уж ты, барин? – удивилась Агафья.

– Двадцать пять рублей! – строго ответил полицейский.

Егор, стоявший тут же и слыхавший разговор, обмер.

Получив за Ольгу деньги, офицер спокойно положил их в бумажник и пошел, пошатываясь, к лодкам.

На косе у барж чернела толпа людей.

– Век за тебя станем бога молить, – говорил Егору рослый худой солдат. – Как это ты не побоялся идти в такую погоду?

Егор не стал отвечать.

– Чем тебя поблагодарить?

– Ничего не надо…

Унтер сказал, можно дать Егору штуку казенного сукна с разбитого судна.

– Надо!.. Надо! – подхватила толпа.

Но Кузнецов ничего не стал брать.

– За людскую-то жизнь!.. – ответил он.

Лодка его отвалила. Он снял шапку и поклонился отъезжающим.

Федор Барабанов утром поехал проведать своих бродяжек на покосе. Не доезжая до горла озера, он увидел дымящийся костер. Какие-то люди растягивали на солнце куски мануфактуры.

– Далеко от деревни? Что за место? – кричали они.

– Мылки! – ответил Федор.

– А-а!.. Я и смотрю, словно Мылки, – отозвались с берега.

Барабанов подъехал. Оказалось, что у входа в озеро разбило купеческий баркас.

– Так и развалило на две части, – жаловался хозяин баркаса, читинский купец Хлыновский, остролицый, горбоносый мужик в поддевке. – Намылила мне эта Мылка! – с горечью восклицал он. – И что теперь делать – не знаю! Товар жалко бросить, и ни к чему он мне. Ныло, ныло мое сердце эти дни, чуял я…

Барабанов привез купца к себе.

– Вот-вот должен быть пароход снизу, – говорил он. – По телеграфу передавали, что дрова грузить будет. И можешь ехать вверх хоть до самого Сретенска. Видишь, караван разбило. Экспедиция тут у нас в деревне живет, тоже этот пароход ожидает. Вверх пойдет.

– Милый ты мой! – радовался купец.

Хлыновского умиляло и то, что он жив остался, и что попал в русскую деревню, и что пароход на подходе, и что попал он не к прохвосту, не к лавочнику, а к простому и сердечному мужичку-землепашцу.

Федор, обычно расторопный, суетливый и разговорчивый, сейчас вдруг ощутил, как приятно бывает помолчать, когда знаешь, что и мошна не пуста и амбар набит, а другой человек, да еще порядочный, из кожи лезет перед тобой.

«Эк его буря перепугала!.. Слава тебе господи, что послал штормину!»

Не хотелось Хлыновскому считать деньги при посторонних, но делать было нечего. Опасаясь, что мокрые билеты испортятся, он открыл сумку и разложил бумажки по избе.

– Все целы. Слава богу! Ладно – нынче на казачьем Амуре товар брали хорошо. А сколько еще оставалось! Ах ты! Все погибло! А куда остатки девать, просто не знаю. Не оставаться же из-за них.

– Тут своих купцов много, – отозвалась Агафья, помогая купцу раскладывать деньги на печи.