Николай Задорнов - Амур-батюшка

Утром Савоська достал из мешка ворох жирной юколы и набил котомку.

– По дороге собак кормить, когда им скучно, когда устанут. Вот наша старая ночевка, – кивнул он вниз.

Там, у ключа, на дне глубокой пади, торчали из снега колья от шалаша, похожие на обгоревшие тонкие стволы.

На привале съели по куску юколы и по лепешке.

Пересекли долину и по гребням отрогов стали подыматься на большой хребет. Лес редел, стали появляться гольцы. Близились крутые каменные гребни. Солнце клонилось в красную мглу, и тайга, обдутая в вершинах ветрами, от инея и от снега принимала на голые стволы цвет заката.

– Соболя следы есть, а снега мало, – ворчал Савоська, – только в валежнике следы заметно. В этих местах соболь есть, а снега нет. Лыжи тут снимаем, дальше пойдем по хребтам и по маленьким речушкам.

– Следа не могу-у-у замечаться! – печально тянул Покпа.

Иногда он поминал сына.

– Айдамбо давно дома не был, – печально говорил старик. Его расстраивало, что они жили порознь – отец с гольдами, сын с русскими – и на охоту ходили порознь.

К исходу дня охотники поднялись на хребет.

– Большие горы! – оглядывал Васька лесистые склоны. Широкие и белые, они казались сверху особенно большими.

– Сегодня ночью снег будет, – сказал Улугу. – Надо парус ставить, топить.

В землю вбили двенадцать жердей. Савоська достал с нарт парус и натянул на жерди. Жерди он чуть склонил.

– Вот так шалаш – без потолка! – смеялся Васька.

Внутри развели костер. Дым уходил вверх. За парусом было тепло. Пламя отражалось от полотнища, грело воздух.

В ночь поднялась пурга.

Савоська кутался в шкуру и рассказывал сказки про собачью голову, которая катилась по тайге, про живые деревья со змеями вместо ветвей и про чертей, воевавших с лягушкой.

Уже было поздно, когда Савоська вдруг повеселел. Вверху в отверстие стала видна Большая Медведица.

– Вон амбар, – показал он, – а по-вашему, ковш! Надо спать. Хороший снег упал, легкий. Соболь наверху живет, шишки кушает, его след увидим, он будет бегать по снегу.

…Чуть брезжил рассвет, и черные горбы сопок начинали проступать из тьмы, собаки страшно выли.

Опять пили жир, ели мясо. Запрягли собак. Синим предрассветом начинался унылый, трудный путь.

Шли медленно. Снега задерживали ход груженых нарт.

– Вот сопка, где мы были, – показал Савоська в полдень.

Влево вся в снегу, как облако, высилась белая куполообразная гора. И не верилось Ваське, глядя отсюда, что он был там, на самой вершине. И все пешком!

Чем дальше, тем глуше и страшней были места, и Васькой владело то же чувство, что на Горюне, когда шли в завалах колодника между скал. На перевалах лес либо горелый, либо мелкий, попадался мертвый, сожженный ледяными ветрами на корню. Чем выше поднимались охотники, тем обширней становились мари с чахлыми деревьями, словно поднимались не вверх, а опускались в какую-то болотистую впадину. Кругом вершины. Грозные издали, они оказывались тут небольшими куполами.

– Это самое худое место, – говорил Покпа. – Тут черта много есть. Молить надо…

– Ха-ха-ха! – подсмеивался Савоська. – Тьфу! – плюнул он и громко выбранился.

– Это самой макушкой идем, – сказал он, когда нарты перевалили, казалось бы невысокую, седловину между скалистых гребней.

Покпа кидал во все стороны мясо, юколу, горох, кланялся деревяшкам.

С седловины открылся бесконечный вид хребтов и лесов на обе стороны. За перевалом спустились в чащу, начались скалы, ущелья, хребет падал на эту сторону уступами, густые кедровые красные и мохнатые леса стояли стеной по обе стороны замерзшего ключа, по которому, как по тракту, шли охотники.

Изредка попадались старые брошенные балаганы.

– Вот люди жили, – показывал Улугу.

Чувствовалось, что тут какая-то другая страна и где-то неподалеку живут люди, и опять, как на Горюне, страшно было подумать Ваське, как далеко от своей деревни. Сколько до нее сопок, марей, долин, сколько леса. А раньше до Бельго казалось далеко. Теперь Уральское стало желанным, как никогда прежде.

Ночью опять начался ветер. Охотники нарубили дров и поочередно поддерживали огонь.

– Холодно, – жаловался утром Савоська. – Костер топишь, дым толстый, как туман. В такую погоду бегаешь – не потеешь, рукавицы нельзя снимать.

Утром пошли узким логом между утесов.

– Тут каменные люди живут, – потихоньку толковал Покпа, кивая на одинокие изветренные и щербатые столбы-утесы, отколовшиеся от каменных обрывов.

Следы соболя привели Савоську и Ваську к высокой крутой горе. Покпа и Улугу пошли по другим следам.

Охотники долго поднимались по склону, соболь ушел к самому куполу.

У подножья вершины росли ели и пихты, выше сопка затянута была сплошной порослью кедрового стланца. Охотники прошли полосу стланца, теперь кругом был воздух.

– На небо охотиться зашли, – шутил Савоська. – Хорошая погода, хорошо видно.

Он вытащил трубку и закурил.

– Мы далеко ушли. Кушать будем, а то на этот раз пропадем. Нам еще наверх лезть, там холодней.

Нашли еще один след.

Савоська сказал, что это соболь хитрый, молодой, что он пушистый и черный.

– Ловить будем вместе. Когда соболь бежит, стрелять не надо, – говорил Савоська. – Тут веток много. Чистенькое бы место было – хорошо. Он прыгает. Соболь от охотника вниз никогда не бежит, всегда наверх. Где гора, туда… В са-амый хребет лезет… У него свой ум есть.

Охотники выгнали соболя на голый утес.

– Стреляй! – крикнул Савоська.

Васька выстрелил, убил соболя и положил его за пазуху.

– Теперь пойдем на самую макушку, посмотрим, что там.

Васька устал, лень было подниматься, но он пересилил себя. Гольд побрел вверх, невольно и Васька поплелся за ним.

Сопка была высокая. Вниз уходили волнами рыжие хребты. Даль все шире расступалась, открывая широкий и страшный вид сахарных голов.

Поднявшись на вершину, Вася увидел, что очень далеко над рыжими низкими хребтами простиралась огромная гладкая ярко-синяя площадь.

Савоська смотрел туда.

– Что это? – спросил Васька.

– Это? Море! – сказал Савоська. Взгляд его тревожно пробежал по лицу мальчика.

– Море? – изумился мальчик.

Савоська грустно улыбнулся. Многое напоминало ему море…

«Так неужели это море?» – думал Васька. Усталости его как не бывало. У него так обмерло сердце, словно он сильно испугался. Море! Так неужели на берегах этого моря теплые страны? Все, о чем он слыхал, читал… Он силился рассмотреть море, всматривался в самую синюю его даль; стыли глаза, стоило моргнуть, как мороз мгновенно схватывал и слеплял ресницы.

Ваське захотелось, чтоб и отец увидел бы море. «Ведь он довел меня до Амура и гордился, а ведь я увидел море с высокой горы. А как висит оно вровень с белыми шапками сопок!»