Николай Задонский - Жизнь Муравьева

«Супруги Юшневские жили в Петровской тюрьме в стесненном положении оттого, что имение Юшневского было под запрещением; даже наследник его, родной брат, не мог оным вполне распоряжаться, пока не кончилась ревизия интендантских дел Второй армии. Это дело, долго тянувшееся, огорчало Юшневского в тюрьме потому, что если бы комиссия при ревизии обвинила его в чем-нибудь, то он был лишен возможности оправдаться. Можно себе представить радость и восторг старика, когда, по прошествии восьми лет, прислали ему копию с донесения комиссии высшему начальству, в коей было сказано, что бывший генерал-интендант Второй армии А.П.Юшневский не только не причинил ущерба казне, но, напротив того, благоразумными и своевременными мерами доставил казне значительные выгоды. Такое донесение делает честь не только почтенному товарищу, но и председателю названной комиссии генералу Николаю Николаевичу Муравьеву, правдивому и честному, впоследствии заслужившему народное прозвание Карского». [47]

… Шеф жандармов Александр Христофорович Бенкендорф не упускал из виду Муравьева, знал о нем многое и не сомневался в его неприязни к императору и существующему порядку.

Бенкендорфу была известна связь Муравьева с членами тайных обществ и явное сочувствие им, полицейские агенты доносили, что Муравьев, будучи в столице, постоянно посещает Екатерину Федоровну Муравьеву и других родственников государственных преступников, что он продолжает состоять в близких отношениях с опальным Ермоловым и по-прежнему, как и на Кавказе, покровительствует лицам, прикосновенным к происшествиям 1825 года. Заняв должность начальника штаба Первой армии, Муравьев приглашает на вакантную должность дежурного генерала Ивана Павловича Шипова, старого своего приятеля, и настойчиво добивается перевода из Семеновского полка к себе в адъютанты младшего его брата. Не укрылся от Бенкендорфа и случай с оправданием интендантской деятельности Юшневского.

Но докладывать обо всем этом императору для Бенкендорфа не было никакого резона. Призванный охранять престол и самодержавие, жестокий и корыстолюбивый шеф жандармов, в преданности и усердии которого царь не сомневался, более всего заботился о своих личных интересах. Фавориты царя, враждуя между собой, жили в атмосфере сложных дворцовых интриг. Самым заклятым недругом Бенкендорфа был военный министр Чернышов. Они постоянно пикировались и подкалывали друг друга. Когда Муравьев женился на Наталье Григорьевне Чернышовой и она получила в приданое часть богатейшего майората, до которого подло и безуспешно добирался военный министр, Бенкендорф, намекая на это всем известное происшествие, сказал:

– Теперь министру остается объявить себя «кузеном» Муравьева.

Брачная связь Муравьева с Чернышовой, так или иначе, для министра была неприятна, он возненавидел и Муравьева не менее, чем Бенкендорфа. При таком положении действовать против Муравьева значило бы действовать на руку министру Чернышову, а этого шеф жандармов никак не хотел.

Были и другие не менее существенные соображения. В последнее время Бенкендорф приблизил к себе, сделал одним из своих помощников Александра Николаевича Мордвинова, двоюродного брата Муравьева. Николай Николаевич считал его «человеком самым равнодушным», однако Мордвинов, пользуясь расположением шефа, старался в пользу своих родственников, способствуя, в частности, переводу Александра Муравьева из Сибири. Мордвинов содействовал и хлопотам Екатерины Федоровны Муравьевой, устраивал ей приемы у Бенкендорфа, и тот – поговаривали, что не безвозмездно, – сделал кое-что для улучшения жизненных условий Никиты Муравьева и других сибирских узников.

Бенкендорф, несомненно, учитывал и репутацию Муравьева как мужественного, прямого, талантливого генерала, ведь даже во дворце у него имелись сильные защитники и поклонники. Не было необходимости распалять застарелую неприязнь императора к генералу.

А Муравьев, ободренный тем, что через Бенкендорфа удалось выручить брата Александра из Сибири, и тем, что заключение по делу Юшневского благополучно миновало министерские дебри, решил, приехав в конце 1835 года в Петербург, обратиться к шефу жандармов с новым ходатайством.

Бенкендорф принял генерала без промедления. Высокий, подтянутый, в белых лосинах и высоких лаковых ботфортах, благоухая, как всегда, духами, Александр Христофорович встретил Муравьева на пороге своего кабинета с подчеркнутой любезностью.

– Рад видеть вас, Николай Николаевич. Мне Мордвинов уже говорил о вашем прибытии в столицу, и я еще вчера ожидал вас…

– Задержали в министерстве, Александр Христофорович, кажется, собираются перевести меня в армейские войска, чего я давно желаю, по крайней мере Чернышов уверил меня в том…

– Слышал, слышал! Только пусть это будет между нами, предложение о том исходит от государя, а Чернышов прочит на это место кого-то из своих… хотя мнение его для государя мало значит. Но довольно об этом! Как вы чувствуете себя в Киеве? Да, совсем забыл… кажется, вас нужно поздравить с прибавлением семейства?

– Так точно. Жена родила дочь. Антонину.

– Чудесное имя! Мягкое и поэтическое… Ну-c, а чем могу я вам служить?

– Имею небольшую просьбу к вам…

– Слушаю вас, Николай Николаевич.

– Дело, видите ли, в том, что жена моя, и сестры ее, и Екатерина Федоровна Муравьева просили меня высказать вам свое давнее желание…

– В чем оно заключается?

– В том, чтобы перевезти из Сибири и похоронить в семейном склепе прах Александры Григорьевны Муравьевой, скончавшейся три года назад в Петровском остроге…

– Понимаю, понимаю, – сочувственно закивал головой Бенкендорф, – и с моей стороны, прямо говорю, никаких препятствий к тому нет, но, сами понимаете, окончательное решение остается за государем. Bo всяком случае, я сделаю все, что в моих силах…

– Покорно благодарю, Александр Христофорович, за доброе расположение к родным моим…

Бенкендорф закурил сигару, пустил густую струю дыма и неожиданно вздохнул:

– Да, вот как печально сложилась судьба вашей свояченицы Александры Григорьевны. А ведь как я отговаривал ее от поездки в Сибирь, каких только доводов не приводил… Погибнуть во цвете лет, это ужасно! А супруга ваша Наталья Григорьевна с нею вместе собиралась ехать, скажите мне спасибо, что не разрешил ей тогда необдуманного сего поступка!..

Муравьев почувствовал внезапное отвращение к самоуверенному и лицемерному шефу жандармов и, тяжело вставая, едва нашел силу произнести сдержанно:

– Оно не удивительно, ежели рассудить по-человечески, ваше сиятельство, сестры с детских лет живут в необычайном согласии… Ну а затем разрешите еще раз поблагодарить за благосклонное отношение ко мне и откланяться. Буду надеяться, что государь решения не задержит.