Георгий Марков - Строговы

– Но есть, Матюха, выходец. Тебе можно не ходить на войну, – подымаясь с табуретки, проговорил Влас.

Матвей взглянул на брата.

– Поступай в тюрьму надзирателем. Оттуда не берут. С начальником можно все уладить. Я и Прохоренко похлопочем за тебя.

– Людей в неволе держать? Нашел тюремщика! Ты совсем, Влас, рехнулся! – вспылил Матвей.

– А убивать людей лучше? Ты об этом подумал?

Матвей опустил голову и, помолчав, сказал:

– Ну что ж. Придется поехать самому и все толком разузнать в городе.

– Непременно-с. Я затем и приехал, – обрадовался Влас.

Торговые дела Власа шли неважно. Он едва сводил концы с концами, а ссора с отцом лишила его последней поддержки. Надо было сделать что-то доброе для семьи, чтобы восстановить былые отношения. Это и заставило его поспешить на пасеку, как только он узнал о близкой войне.

В тот же день Матвей поехал в Волчьи Норы. О возможности войны русского царя с японцами уже поговаривали в народе.

В Волчьих Норах Матвей побывал у солдат, только что демобилизованных из армии. Солдаты рассказывали неутешительные новости. На Дальний Восток шли войска из России. Часть солдат, подлежащих увольнению, была задержана на неизвестный срок.

Из села Матвей вернулся вместе с Анной.

При одной мысли об уходе Матвея с пасеки у Анны сжималось сердце. То ласками, то угрозами пыталась она удержать Матвея дома.

– Ты подумай, Матюша, что будет? Опять все прахом пойдет, – говорила она. – Мельницу вот не достроили. Земли сколько у нас нераспаханной… И мне жить надоело так: не то вдова, не то мужняя жена. А войны, гляди, и совсем не будет.

Матвей молчал.

Жизненная дорога перед ним раздваивалась, и он еще не знал, в какую сторону придется идти.

Через три дня Матвей сидел в доме брата в городе и слушал пылкую речь Власова квартиранта, тюремного фельдшера Прохоренко.

Небольшой, щупленький, с усиками, закрученными в стрелку, он подскакивал в кресле и кричал, будто перед ним была толпа:

– Тихий океан и его побережье, дорогой мой, – это кладезь неисчислимых богатств. Сюда тянутся руки всех государств. И Россия не имеет прав отставать! Не надо забывать: мы – могущественная держава мира. Война будет! И скоро, дорогой мой!

Прохоренко передохнул, хлопнул Матвея по плечу.

– Россия разобьет, дорогой мой, японцев в полмесяца, но все-таки это будет война. Зачем вам рисковать собой?

Матвей смотрел на кривляющегося перед ним человека и чувствовал, что слова фельдшера раздражают его.

– Если жить по правде, господин фельдшер, – сказал Матвей, – то ни русскому царю, ни японскому не надо лезть на китайские земли. Пусть китайцы сами свою жизнь настраивают.

– Вы наивны, дорогой! – вскочил Прохоренко. – Поймите одно: Китай – это неисчерпаемые богатства…

– Так у богатства есть свой хозяин. Вот о чем я.

Прохоренко махнул рукой, схватил со стола пачку газет и выскользнул за дверь.

– Этому впору городским головой быть, – с гордостью сказал Влас.

Матвей молча выплюнул окурок на щелястый, некрашеный пол.

Вечером он пошел к Соколовскому. На многие вопросы тюремный фельдшер не дал ответа. В газетах, на которые он ссылался, было много угроз японцам, бахвальства, но ничего определенного о войне не говорилось.

Матвей долго блуждал по городу, пока нашел улицу, на которой жил Соколовский. Взойдя на покосившееся парадное крыльцо двухэтажного дома, он дернул за проволоку звонка.

Вскоре послышались торопливые шаги по лестнице, и дверь широко распахнулась. На пороге стояла высокая молодая женщина. Большие синие глаза ее смотрели на Матвея с любопытством.

– Мне Соколовского надо, – сказал Матвеи.

– Такой здесь не живет, – ответила синеглазая женщина.

– А он здесь жил? Это дом номер двадцать девять? Он сам мне этот адрес давал, – торопясь, проговорил Матвей.

– Да, он здесь жил. Но теперь не живет. А вы что – его родственник или просто знакомый? – как-то странно спросила синеглазая женщина, продолжая внимательно приглядываться к Матвею.

– Знакомый, – ответил Матвей и подумал: «Что она, дура? Уж на родственника-то я никак не похож».

– Ах вон как! – воскликнула женщина, точно услышала что-то неприятное, но, спохватившись, проговорила подчеркнуто любезным тоном: – Сочувствую вам, но где теперь живет Соколовский, не могу вам сказать, – не знаю.

«Все знает. С того же куста ягодка», – решил Матвей и, помолчав, спросил:

– А Беляев здесь не проживал?

– Беляев? Никогда о таком не слышала. Соколовский жил… это так.

Матвей постоял несколько секунд, обескураженный неудачей, и слегка поклонился.

– Всего доброго вам!

– До свиданья! – сухо бросила женщина и хлопнула дверью, но когда Матвей оглянулся, то увидел в щель синие глаза, с интересом наблюдавшие за ним.

Глаза были полны не то тревоги, не то озорства. Матвей недоумевал: «Смеется или Соколовского прячет?»

Вместо ясности и спокойствия, которые он хотел получить у Соколовского, он уходил отсюда еще больше обеспокоенный и встревоженный.

Утром в комнату, запыхавшись, вбежал Прохоренко.

– Собирайтесь, дорогой мой! Начальник обещал мне принять вас с утра.

Матвей встал. Собираясь, думал: «Что же делать?»

Ночь прошла, а он еще не знал, какую дорогу выбрать.

Фельдшер торопил его. Матвей наскоро умылся, выпил стакан чаю.

Дорогой, не слушая болтовни фельдшера, он продолжал обдумывать то, что собирался сделать, и очнулся от своих дум лишь в кабинете начальника тюрьмы господина Аукенберга.

– В солдатах служил? – спросил Аукенберг.

– Служил. Без малого пять лет.

– Рядовой?

– Так точно.

– Награды получал?

– Получал. Два золотых от генерала Нищенко.

– За что?

– За хорошую стрельбу.

– Грамотный?

– Так точно.

– В бога веруешь? Престолу отечества предан?

Матвей замялся, ответил не сразу:

– Известно, как все крестьяне.

Аукенберг окинул взглядом Матвея, позвонил. В кабинет влетел испуганный чиновник, вытянулся перед начальником. Тот, не глядя на него, сказал, указывая головой на Матвея:

– Примите этого младшим надзирателем.

Через полчаса Матвей вышел из конторы тюрьмы, все еще плохо сознавая, что произошло.

За воротами он догнал толпу арестантов, шедших под конвоем тюремных надзирателей. Арестанты шли медленно, тяжело передвигая ноги.

Когда Матвей поравнялся с ними и стал всматриваться в их лица, словно разыскивая кого-то, один чумазый арестант взглянул на него большими завистливыми глазами и сказал громко:

– Эх, воля-матушка!

– Без разговоров! – крикнул надзиратель.

По толпе прокатился недовольный говорок.

Арестанты шли, и Матвею казалось, что они бьют ногами о мостовую с остервенением. Он вдруг повернулся и побежал обратно к тюрьме.