Георгий Марков - Соль земли

Софья была слабовольной, нерешительной лишь до той поры, пока в ней не просыпалась гордость. «Что же я молчу? Он ещё вздумает меня жалеть. Нет, нет, всё что угодно, но не жалость», – решила она и встала.

– А ты ничего не написал, Алёша, папе о своём открытии? – спросила Софья слегка дрожащим голосом, но спокойно.

И по тому, как Алексей посмотрел на неё, она поняла, что он бесконечно благодарен ей за то, что она не пощадила себя и заговорила о том, о чём могла и не говорить.

– Соня, ну что ты, Соня, как же я мог не написать ему? Я написал всё подробно и прошу его дать прогноз. Понимаешь, одно дело представления и убеждения, другое – знания, опыт… У меня мало этого… Не охватываю…

Она почувствовала, что во всём, что он сказал, два смысла. «Соня, ну что ты, Соня», – эти слова относились совсем к другому, чем все остальные. Этими словами он как бы говорил ей: «Ты не упрекаешь меня, не допрашиваешь. Не просто тебе, и мне не просто. И спасибо тебе, спасибо».

– Чай готов, Софья Захаровна, зовите! – старчески слабым голосом крикнул Марей.

– Пойдём, Алёша, – сказала Софья. – После чая сходим на раскопки. Мы наткнулись на кузницу. Там железо. Но в этом и загвоздка.

– Я предчувствовал кузницу. По шлаку.

Теперь нужно было позвать Ульяну. Она стояла на берегу и неизвестно зачем размахивала котелком.

Краюхин посмотрел на Софью, и она поняла, что ему хотелось. Она опустила глаза и через мгновение подняла их снова. И он понял без слов, что говорил её взгляд. Ему хотелось, чтоб Ульяну она позвала сама, чтоб поступок девушки, таким образом, оказался как бы незамеченным или по крайней мере сглаженным. Но Софья не могла сделать этого, если б даже и хотела. У неё не было на это сил, да, пока не было… И тогда он крикнул сам:

– Эй, Уля, иди пить чай! – И, помолчав немного, добавил: – Иди скорей! Марей Гордеич зовёт.

Девушка обернулась на зов и, помедлив немного, направилась к костру.

Весь окружающий его таёжный мир Лисицын воспринимал как мир, населённый живыми, разумными существами, отданными природой под власть человека. С юных лет он воспитал в себе убеждение, что если умело, по-умному пользоваться этой властью, то тайга обильно будет кормить и поить человека. Немало бы подивился на Лисицына посторонний человек, если б удалось ему незаметно пожить с охотником неделю-другую в тайге. Лисицын не только берёг зверя и птицу, когда они были не нужны ему, он берёг каждое дерево, каждый куст, каждый ручеёк в тайге. И часто охотник разговаривал то с птицей, то со зверьком, то с деревом, не видя в этом никакого чудачества.

– Ишь какой на тебе, кедр, урожай зреет! Ты поди думаешь: вот Лисицын полезет с шестом, начнёт тебя по веткам дубасить. А зачем мне это? Я уж лучше подожду… Когда шишки вовсе поспеют, ты сам мне отдашь их…

И действительно, кедр отдавал Лисицыну весь урожай, и Лисицын приходил сюда именно в тот день, в тот час, когда наступал срок.

– Э, да ты от меня хоронишься! И зря! Всё равно я тебя найду. Уже чему быть, того не миновать. Пойдёшь ты у меня в план пушнозаготовок. А только не нужен ты мне раньше времени. Приплод мне твой надо знать, – говорил Лисицын, стараясь проникнуть к гнездовьям белок или колонков.

Охотник вполне серьёзно рассказывал:

– Иду я, смотрю – лосиха с детушкой гуляет, увидела человека, обеспокоилась, детушку прячет в чащобу, а сама скрадывает. Я говорю ей: «Ну что ты, дурная, испугалась? Ни тебя, ни детушку пальцем не трону. Гуляй себе на здоровье, наедай тело. Зима впереди, с кормёжкой будет нелегко». Услышала лосиха мой голос, чует, что худа ей не хочу, прошла возле меня спокойно; смотрю, она обучает детушку травами и мохом питаться.

Молодые охотники иногда подшучивали над Лисицыным:

– Ну что, дядя Миша, виделся с царицей белок? Что она тебе сказала?

Лисицын отвечал также шутливо:

– Виделся! Перво-наперво она велела сказать, чтоб вы не были дураками и не палили в белый свет без толку в кедрачах, не пугали её приплод; а потом, говорит, по осени ищите меня в ельниках. Нынче, говорит, белого хлеба, то есть кедровых орехов, мало, придётся еловыми шишками кормиться, значит аржанухой.

Везде и всюду Лисицын твердил охотникам одно и то же:

– С тайгой не хитрите, идите в неё с открытой душой. Хитрить с ней – всё равно что хитрить с собственным карманом. Сколько в него положил, столько и возьмёшь!

Именно это убеждение – жить в тайге бесхитростно, жить по правилу – свято хранил Лисицын. Поэтому его особенно беспокоило, когда он убедился, что пришлый невесть откуда Станислав бродит по лесам с недобрым умыслом.

Беспокойное и хлопотливое лето выпало Лисицыну в этот год! Он разрывался на части, чтобы успеть и там и тут. Раньше-то как было? Он справлял все дела по бригаде – и только! А теперь навалилась куча забот. И днём и ночью он держал ухо востро. И причиной тому был не только Станислав. С тревогой он поджидал появления Дегова. При податливости районных властей и при своём авторитете Дегов очень просто мог оттяпать синеозёрские земли под посевы льна. Затем синеозёрские кедровники… Ведь этот симпатичный представитель из области, что приходится братом секретарю райкома, определённо сказал, что они предназначены под вырубку. Разве мог он, Лисицын, прозевать появление лесоустроителей?.. Да и центр… Не могли там отмолчаться на его жалобу. Наконец, экспедиция… Правда, он в штате не состоял, хотя сама начальница зазывала его. Не пошёл он в штат не потому, что много работы выпало по бригаде, а потому, что это могло привязать его к одному месту. Ему же нужно было в это лето беспрестанно передвигаться из конца в конец Улуюлья. И всё-таки он не мог оставить экспедицию без своего внимания. Опять-таки не только потому, что там работали Ульяна, Марей Гордеич, Краюхин – люди, близкие ему, а потому, что экспедиция затрагивала интересы всех охотников и рыбаков Улуюлья. В одном случае он готов был уступить, потесниться, окажись, как предсказывал Краюхин, несметные сокровища в Улуюлье. «С этим спорить только круглый дурак станет. Если такое дело выпадет, жизнь круто переменится не в одном Улуюлье – всю область перетряхнёт», – размышлял Лисицын.

При одном из своих обходов тайги Лисицын снова побывал на месте староверческого скита. То, что он увидел здесь, повергло его в нерадостные раздумья. В пяти местах он приметил следы свежего рытья. Станислав не хотел привлекать к себе внимания и забрасывал ямы землёй, прикрывая дёрном, травой, ветками. Лисицын вырубил шест, очистил его, попробовал любопытства ради измерить глубину ям. Шест свободно, легко, как нож в масло, вошёл в землю на целых полтора метра.

«Нет, дальше тянуть некуда! Надо заставить Станислава признаться, по какой нужде он тут шарится. Если по пустяку – живи на здоровье, а если вредное что задумал, держи ответ перед государством», – решил Лисицын.