Николай Задонский - Донская либерия

Из этой переписки, между прочим, видно, что Кондратий Булавин был тесно связан «единомысленным братством» с запорожскими казаками, но не имел и не мог иметь ничего общего с гетманом Украины Мазепой, который ненавидел и русских, и украинцев, и казаков.

Восемнадцатого марта 1708 года поздно вечером Козловского воеводу князя Григория Ивановича Волконского обеспокоил подьячий приказной избы Ларион Силин. Князь поужинал, помолился богу, улегся в пуховики и начинал уже сладко дремать, как вдруг этакая неожиданность…

Стоит в дверях Ларион, пощипывает пегую бороденку и гнусавит:

– Неладные вести, батюшка князь… Воровской атаман Кондрашка Булавин, слышно, поблизости от нас объявился…

Воевода в одной рубахе соскочил с постели, недоумевающе заморгал глазами:

– Кондрашка? Да ты не с ума ли спятил? Я ж только вчера ведомость светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова получил, что оный вор и бунтовщик в Запорогах обретается…

– Зимовал там, а ныне воровское его собрание в Пристанском городке на Хопре…

– Быть того не может! Кто сказывал?

– Тамбовец Ромашка Белевитинов и татарин Акмемет Дунаев третьего дня еще с чужих слов о том болтали, да я веры им не дал… А ныне тамбовский дьячок Иван Попов, бывший по своим нуждам в том Пристанском городке, показал, что сам-де он тех воровских казаков видел… А намерение-де у них, воров, захватить государевых лошадей, которые на корму в Козлове и Тамбове. Да они же, воры, говорили, что дело им до бояр, до прибыльщиков, до немцев, до подьячих, да до вашей княжой милости, чтобы всех перевесть…

– Ишь, дьяволы сиволапые, чего захотели! – буркнул воевода. – Вот пошлю на них драгун… – И круто сломав фразу, спросил: – А много ли в собрании воров-то?

– Сказывают, будто тысяч семнадцать, – промолвил подьячий, – да еще будто ожидают с разных сторон множество… Письма прелестные с печатью того Кондрашки Булавина по всем селам и деревням читают…

– Ах, семя воровское, проклятое, – сердито просопел воевода и распорядился: – Вот что, Ларион… Вестовщиков тех держать под караулом. Расспросы хранить в тайне. А в Пристанский городок послать немедля добрых шпигов для подлинного уведомления о ворах. Может, прибрехал с перепугу тот дьячок. У страха глаза-то велики!

Однако как ни старался воевода себя приободрить, а черные мысли лезли в голову столь настойчиво, что более всю ночь заснуть он не мог. Положение складывалось скверное. Посылать против воров некого. Кроме двух драгунских рот, охраняющих государевых лошадей, никакой воинской силы в Козлове нет. Вооружить местных жителей? Но чем? На днях сам осматривал воинский склад: порох сырой, к пальбе не годен, ружей и свинца нет… Да и надежда на козловцев плохая. Многие давно замечены в шатости и склонности к бунту. А работный люд, занятый заготовкой корабельных лесных припасов и постройкой будар на Хопре и Воронеже, при первой возможности присоединится к ворам. И если, избави бог, вздумает Кондрашка брать Козлов и Тамбов, противиться ему нечем…

Так, ничего утешительного не найдя, забылся воевода на рассвете в тяжелом сне.

А на другой день примчался из Тамбова от стольника Василия Данилова нарочный, сообщил:

– Воровские казаки отогнали с тамбовских государевых заводов четыреста сорок лошадей и триста жеребят. А как учинился-де сполох, все конюхи и мужичишки убежали в леса за реку Цну. А работных людей, плотовщиков и бурлаков воры подговаривают идти к ним, надзирателей утопить…

Дурные вести продолжали следовать одна за другой. Крестьяне деревень Карачана, Русской Поляны, Самодаровки, Никольской, Ключей и многих других склонились на «воровскую прелесть» и, по казацкому обычаю, учинив круги, выбирают атаманов и есаулов.

Потом прибежал в Козлов староста принадлежавшей светлейшему князю Меншикову деревни Грибановки Меркул Федоринов. Наехавшие «воры» разграбили здесь без остатка все господское имущество, скотину частью порезали, частью угнали, а атаманом поставили гультяя Гаврилу Викулина.

Воевода, услыхав об этом, схватился за голову. Вот тебе лишняя докука! Вспомнил, как перед отправкой в Козлов на воеводство Меншиков как бы в шутку предупредил:

– Смотри, Григорий, без призора мою деревеньку Грибановку не оставляй… Ежели дуровство какое там случится, с тебя взыскивать буду.

Чего доброго, а на это жадный и корыстный светлейший князь способен! Заставит деревеньку восстанавливать, и спорить с царским фаворитом не станешь.

Волконский тяжело вздыхает. Вообще хуже ничего нет, когда поблизости расположены владения знатных лиц. Помощи от них не жди, а неприятностей й нареканий не оберешься. Простой дворянин воровское нападение, как божью кару за грехи, снесет со смирением, безропотно, а знатные вотчинники во всем воеводу винить будут, он-де ворам потакал, он-де нас не оберег… А тут, куда ни глянь, на сотни верст вокруг богатейшие поместья бояр Нарышкиных, Салтыковых, Воротынских, Воронцовых, Одоевских, Репниных…

Воевода думает о том, что надо немедля предупредить этих спесивых господ о начавшемся на Хопре воровстве… да, кстати, собрать провиант для ратников… да попытать о дворянском ополчении из их недорослей и приживалов… Жестокосердием вотчинников возмущение мужичишек воздвигается, пусть и потрудятся себя охранить.

Волконский снова ночью не спит. Сидит за столом, кряхтит, готовит письма. А в окнах тревожно отсвечивает далекое зарево. Где-то полыхает помещичья усадьба.

… Боярин Иван Петрович Салтыков свыше пятнадцати лет проживал в своем родовом селе. Отец его, Петр Михайлович, любимец царя Алексея Михайловича, числился среди шестнадцати самых родовитых бояр. Но Иван Петрович царедворцем оставался не долго. Он примыкал к тем, кто поддерживал царевну Софью и неодобрительно относился к затеям молодого царя Петра. После разгрома партии царевны боярину Ивану Петровичу Салтыкову предложили «отъехать из Москвы не мешкав и безвыездно пребывать в тамбовской вотчине». Царь Петр ограничился таким довольно легким наказанием потому, что помнил, как некогда взбунтовавшиеся стрельцы вместо его дяди Афанасия Кирилловича Нарышкина убили ошибочно стольника Федора Салтыкова, родного брата Ивана Петровича.

Сельская жизнь боярина Салтыкова не очень удручала. Безмерно богатый, тщеславный и властный, он чувствовал себя здесь по крайней мере владетельным князем. Окруженный белокаменной оградой двухэтажный с колоннами дом походил на дворец. Рысистые лошади собственного завода славились на всю Тамбовщину. В охотничьих сворах насчитывалось несколько сотен породистых гончих и борзых собак. Праздничные приемы у Салтыкова обставлялись с царским великолепием. Крепостные слуги выполняли любую прихоть хозяина. Малейшее ослушание жестоко каралось, часто из конюшен наказанных выносили замертво.