Николай Задорнов - Золотая лихорадка

… За столом у Барсуковых Бенарцаки рассказал, что он познакомился с господином Гинсбургом на пароходе, который переправляет пассажиров через Байкал.

– Какие виды там роскошные, лучше, чем на Женевском озере! А в Петербурге, господа, этому не верят, я тысячу раз говорил!

Вспоминая, какие в столице слухи и как они там знать ничего не хотят о здешних местах, Бенарцаки закидывал голову, как гоголевский Бетрищев, от души хохотал и хлопал по коленке воспитанного в Иркутске молодою джентльмена.

– Дайте Приамурье американцам или немцам, и за десяток лет здесь будет то же, что в Калифорнии. Владивосток станет не хуже Сан-Франциско. За честь посчитают наши господа из Петербурга приехать сюда на модные курорты. А пока своего знать не хотят, представления не имеют! Дикари! Им кажется, что здесь море холодное! Ха-а-а…

Он рассказал, что лишь недавно узнал, как один знаменитый сибирский миллионер, умирая, завещал всю свою огромную библиотеку в Красноярске не городу…

– Кому бы вы думали?

– В императорскую публичную?

– Ни боже мой! Библиотеке конгресса в Вашингтоне! Американцы вывозят ее вот здесь, по Амуру! – «У вас под носом!» – хотел бы он сказать.

Гинсбург играл на рояле. Потом он рассказывал про Англию, куда недавно послан был отцом. Он восхищался Дизраэли, говорил, что только благодаря ему страна достигла такого расцвета и величия.

– Как смело действуют англичане в Индии, Китае, Африке… Дизраэли создал современную Английскую империю!

Старый золотопромышленник в это время угрюмо молчал. Он знал, что отец Гинсбурга получит, несмотря на свое происхождение, баронский титул от государя за заслуги в золотой промышленности.

А Писотька уж вернулся в Мылки и рассказал все Денгуре, который тоже недавно побывал на сан-синской ярмарке.

Денгура все еще сохранял подвижность и жажду жизни во всех проявлениях и даже сам удивлялся этому. Косая Исенка несколько лет тому назад родила ему сына. Вот уже много лет прошло, как Денгура наголо облысел. Ну, что сделаешь!

– Хотелось бы и мне еще почета! – сказал он. Сорок лет тому назад Денгура был старшиной рода Бельды, халадой. А теперь? После Сан-Сина, не осталось и у него никаких надежд на маньчжур. Он уже давно отвык от этой массы бедняков и нищих, от вони и грязи и от рубки голов. Ставят человека на колени, свяжут руки. А он покорно голову нагнет, палач подскочит, размахнется… Тьфу!

У маньчжур там все валится, и сами они как гнилые! А что делают рыжие в портах – страшно! Денгура нашел много своих старых знакомых. Но не было в них былой силы!

Народ недовольный, порядка нет, вся торговля в руках ловких китайцев, они и ремесленники, и земледельцы, полицейские чиновники. Неужели и моя жизнь зря прошла? Неужели Удога прав? Нет! Денгура не желал уступить Удоге. Тот хоть и моложе, а выдвинул себя и очень в большом почете, все старается. Да, он работал, хотел быть честным, давно научился молиться в церкви, косу отрезал. И вот явился Песу и сказал, что был в Хабаровке, жаловался. Скоро весь прииск разгонят.

Денгура решил жаловаться, но не губернатору. Ведь летом все ездят. И Корф, наверно, в разъездах, если хорошая погода. Да и от высокого начальства нет толку. Песу пожаловался, а я что? Денгура знал, что в Николаевске начальником управления назначен Телятев. А прииск находится на его земле. Денгура знал Телятева хорошо. Он решил ехать в Николаевск и сделать донос Телятеву, и перехватить славу у Писотьки. Он надеялся, что его за верный донос наградят. Денгура не поленился и вместе с молодой женой отправился вниз по реке на лодке. Денгура лишь боялся, что кто-нибудь уже донес прежде него и Писотьки! Поэтому Денгура спешил и волновался. Такая штука, как своя власть, выбранная простым народом, не понравится всем одинаково – и русскому начальству, и китайскому. Денгура слыхал, как на Желтуге китайская полиция и войска окружили республику… А говорят, что и на речке Ух есть желтугинцы…

Мести мужиков Денгура не боялся. В старые времена Депгуру не раз пугали, грозили ему, но он знал, если стоишь за закон – пугаться нечего…

Ночью луна светила между скалами, словно ее повесили для освещения долины. Василий и Катя возвращались тропой с нового далекого участка, на котором хотел мыть Егор. Внизу серебрилось множество деревьев и слышалось, как журчит ключ. Ночь начиналась жаркая и тихая, и на душе было тихо и грустно.

Когда завиделись огоньки вдали, Катя тронула руками плечи мужа, словно от усталости, заглянула ему в лицо. Ее глазенки сверкали.

Васька вдруг провалился и загрохотал по камням, исчезая в кустарнике. Серебристая зелень оставляла на себе его след. Катя кинулась за ним. Васька скатился к самому берегу. Среди исполинских деревьев появился человек.

– Вася? – спросил он.

– Я! – Вася разглядел знакомого китайца.

– Ходи обратно… Сегодня худой человек есть…

– Че про отца слышно?

– Папка живой! – ответил китаец. – Приехали люди. Сказали.

– Пойдем быстрей отсюда, – сказала Катя, – это Сашка поставил караул.

Молодые не были на старом прииске всю неделю. У костра на чурбане сидел Ломов с ружьем, и тут же на бревнах несколько старателей слушали, как спорят опять между собой Студент и Полоз.

В бревенчатой избе Кузнецовых темно. Дверь скрипнула. Татьяна вскочила и зажгла огонь.

– Что отец?

– Племянник Ксеньки приехал, видел его, лежит пока, – ответила Татьяна.

– А вчера ночью опять подходил какой-то человек и его стреляли. Кровь была на траве. Собаки нашли утром и показали.

– В тайге живут люди! – сказал Василий.

– На ночь вокруг прииска расставлены Сашкой караульные. Федосеич говорит, что в китайских артелях недовольство, ропот начинается, жаловались ему, что мало зарабатывают. Сашка их караулить в тайгу посылает.

– А он стрелял?

– Ответил. Пулю нашел Илья. Такая же, как отцу досталась. Спирька собрался в тайгу, обещал его подловить.

«Выживет ли?» – думал каждый на прииске, но при детях Егора никто об этом не говорил. Люди ездили с Амура и на Амур и часто привозили новости из Уральского, Егор, видно, все еще был плох.

– У Спирьки характер известный! Как он его поймает? Не зима, следа не видно! По речке прошел, и нет следа, где искать? А Спирьку самого стрелил бы, где его искать потом?

– Силпн жалуется, мол, в деревне жили пятнадцать лет, ни разу не дрались! А казнить, мол, опять придется… Потом скажут – самосуд… Выдавать тоже нельзя, закроют прииск. И простить нельзя. А Сашка говорит, китайские люди не боятся, только надо сказать, что делать. Наших людей много, говорит, наша люди не жалеет!

Утром Василии слыхал, как пришел Сашка.

– На молитву! На молитву! – кричал он. – Богу молиться! За царя, отечество, за папку с мамой! За маленьких ребятишек! За бабушку и дедушку! Всем молиться!