Николай Задорнов - Золотая лихорадка

Иван стоял у штурвала. Он не ответил. Дуняша с детьми устроена в отдельной каюте. Оттуда все имущество Ивана вынесено и духа его нет.

Китайчонок с косой пособляет Дуняше, приносит кушанья с камбуза, все убирает, играет с детьми, как нянька. Он живо снял с ребят мокрые рубашки, выстирал, выгладил, принес перед обедом накрахмаленные.

На пароходе знают, что Иван взял в своей деревне пассажирку, какую-то свою родственницу. Баба сочная, молодая, гладкая.

Механик поднялся, постучал к ней в дверь, зашел в каюту. Он с черной головой в проседи.

– Как переносите качку? – спросил у Дуни.

– Мы привычны! – вежливо ответила Дуня.

– Пароход наш морской, ходим к Сахалину на промысла морской капусты. Бывали в Японии. Ведь это только говорят, мол, Япония. А на пароходе близко. Как отсюда до Николаевска. От Сахалина до их порта… Грузим капусту, идем во Владивосток и, если шторм, зайдем к японцам… Какой ты беленький! Смотри, тебя сороки украдут! – сказал он Павке. – Видите какая качка. Иван Карпыч у нас сам у руля сегодня. Он как вам приходится?

– Дяденька мой! – ответила Дуня.

«Одета в бархатное пальто с собольим воротником, не каждая барыня в таких мехах! – подумал механик. – Бердышов выказывает ей полное уважение, в каюту не заходит, позвал ее старшего парня в рубку, давал ему штурвал в руки. Велел зайти и спросить, не тревожит ли машина? Кажется, родственница из богатенькой семьи…»

Механик спустился к себе, где лязгали и бегали шатуны и поршни.

– Ну как, видал? – спросил его помощник.

– Видал.

– Теперь я пойду, вот я игрушку отнесу ребятам…

В рубку заглянула Дуняша.

– Здравствуйте! – сказала она.

Все заулыбались. И рулевой, и капитан, и сам Иван.

– Заходи, живо, а то снесет и прыгать за тобой придется, – ответил Иван.

Мальчик тер глаза.

– Уведи его, да побаюкай, – сказал Иван рулевому, – видишь, как его укачало. Посиди с ним.

Рулевой повел Семена в каюту. Капитан ушел отдыхать.

– Ты что грустна? – спросил Иван.

Дуня не ответила.

– Уходи ко мне от мужа, – сказал он.

– А разве так можно?

– А разве ты не видела, как на прииске люди живут?

– То на прииске!

– И всюду так. Теперь все можно…

– Нет, – ответила Дуня. – Нельзя.

– Все можно. Я уж тебе говорил, попы продажны. Мы с тобой уехали бы… Куда хочешь. Ну, скажи…

– Нет.

Иван видел, что она не гневается. Лицо ее не обманывает никогда. Ей приятно слышать все это. Казалось, она даже радуется – и словно отдыхает.

– Хочешь, я переложу руль, и пароход пойдет обратно, прямо в Хабаровку, полным ходом… На пароход – и во Владивосток… А оттуда…

Она молчала.

– Детей твоих бы я любил, как своих. Вместе с гнездом тебя выкраду.

– Поворачивай! – вдруг сказала она улыбаясь.

Иван стал перекладывать штурвал так старательно, словно он доставал воду из колодца. Волна рухнула в борт, рубка накренилась. Пароход обошел большой полукруг, Иван подал какую-то команду механику. Паровая машина заработала тяжелей, постепенно ход выравнивался. Опять застучало внизу веселей.

– Ты знаешь, я тебя всегда любил. С ранних лет.

Дуня подняла голову и смотрела куда-то далеко-далеко, поверх всего, островов и гор…

А Иван чувствовал, что его начинает бить дрожь и охватывает страх от небывалой робости.

Пароход на самом деле шел в другую сторону. Голубой огонь метнулся из ее глаз.

– А теперь… – сказала она, улыбаясь и ласково и печально, и положила свою руку в кольцах на его волосатую лапу на штурвале, – поиграли, и хватит… Давай обратно!

Иван крепко держал руль.

– Пусти, – сказала она и, ласково овладев его пальцами, отвела руки Ивана от штурвала и оттолкнула его.

Она сама встала к штурвалу, умело стала разворачивать судно и засмеялась. Подобрала юбки и как провалилась в люк.

Вошел капитан, а снизу, оттуда, где исчезла Дуня, появился рулевой.

«Паря, Дунька! – подумал Иван. – Осрамила меня перед всей командой! Хотя, кто что знает! Я учил, показывал, хвастался… Всем известно, что хозяин-промышленник, значит, купец, то есть самодур! Так показывают нас в театре, так знают все люди!»

Холодный ветер у Тамбовки в устье Горюна стал еще сильней. Под вечер пароход бросил якорь. Перекинули трап на берег. Китайчонок, посадив на спину Павку, запрыгал на холодном ветру по палубе, а потом, осторожно ступая разутыми ногами, пошел вниз по мокрому трапу.

– Это че же! Не мой ли внук? – воскликнул Спирька.

– Тятя! – обрадовалась Дуня.

– Иван! Эй, Иван! – крикнул Сильвестр.

– Ты заезжай к нам. Погости! – звал Родион Шишкин.

– Нет, некогда. Пароход ждут внизу.

– Отправь пароход. А сам оставайся, – сказал Родион.

Иван увидел, что к трапу сбежались женщины и девушки. Они обнимали Дуняшу.

Она повернула голову и посмотрела на Ивана, словно что-то хотела сказать ему своим долгим взглядом.

– А водка есть? – спросил Иван.

– Когда у приискателей водки не было!

– А вы давно оттуда?

– Да кто когда!

– Я только что! – сказал Родион. – Иди, друг!

– Что там? Кого еще убили?

– Никого больше… Да ты, чудак, сойди, погости у нас…

– Да лучше вы ко мне…

Мужики охотно пошли на судно.

– Это можно.

Поваренок расставил в салоне рюмки, закуску и графин с водкой.

– Слушай, ну зачем мы тут в клетке с тобой будем сидеть. Это же срам, пить из рюмок. Стыдно. И выйти нельзя. Живот схватит, и не втиснешься в этот ватер… Пойдем, слушай, ко мне, – говорил Родион пропустив несколько рюмок.

– Ну, ладно, паря! Уговорили! Я и сам по твоей Тамбовке соскучился. Пойти? А как пароход? Ведь я могу у вас загулять! Пароходу надо спешить на промыслы.

– Ну вот и хорошо. А то уж люди говорят, что ты боишься Горюна, что тебя, мол, бог тут когда-нибудь накажет…

Бердышов надел свою куртку с накладными карманами. У трапа он сказал капитану:

– Пусть команда сегодня отдохнет. Свежей рыбы возьмем утром в деревне. Здесь рыбачат еще. Если я задержусь, к своим поисковщикам поеду на прииск, то дам знать. Завтра пойдете без меня прямо в лиман к Петру Ильичу. Я сам доберусь до города.

Иван вошел в знакомую избу Спиридона, где так любил он, бывало, посидеть за столом… Тут все по-прежнему. Чистые стены из гладко отесанных бревен, та же самая лавка еще живет, тянется от дверей до переднего угла с иконами в тамбовских полотенцах. Дверь открыта в высокие новые комнаты в пристройке, и там слышатся детские голоса.

Спирькина жена Арина подала ему красную руку. Арине уже за шестьдесят. Ее лицо в глубоких дряблых морщинах, но она тонка и легка, подвижна, как девица. Лицо ее ожило и засветилось, как у Дуни. «Износа ей нет!» – подумал Иван.

– Тут плечами за стены не заденешь, как на пароходе, и дышится легко, – сказал Родион.