Альфред Дагген - Деус Вульт!

Анна свыклась с мыслью о поражении, но держалась храбро. Было известно, что турки не убивают молодых пленниц, а продают их в рабство, и она обсуждала с отцом Ивом и мужем, что ей делать в случае захвата лагеря. Честь повелевала ей покончить с собой, но самоубийство считалось смертным грехом. Она попросила у отца Ива совета так спокойно, словно речь шла об устройстве летнего пикника.

— Конечно, самоубийство — грех, — отвечал ей священник, — но в подобных случаях женщины просят близких им мужчин убить их. Это вполне допустимо, потому что сами мужчины обычно бьются до последнего и встречают смерть в бою. В таких обстоятельствах вероятная гибель от руки неверного делает убийство жены простительным.

— А если меня в этот момент не окажется рядом? — спросил Рожер. — Я один из немногих, у кого еще есть боевой конь, а вожди не захотят лишаться Блэкбёрда и ни за что не позволят мне оборонять хижины.

— Мне кажется недостойным просить близкого человека убить себя, — ровно проговорила Анна. — Я бы хотела всегда носить за поясом кинжал, но могла бы перерезать себе горло и обычным столовым ножом, хотя кончик у него тупой, и таким ножом не покончишь с собой одним ударом. Все же мне не хочется подвергнуться божьей каре и оказаться в аду. Отец мой, вы должны придумать какой-то выход!

— Трудная задача, — задумался священник. — Клирики решают ее по-разному. Тысячу лет назад существовали благородные христианки, которые предпочитали смерть от собственной руки объятиям языческих вождей, и церковь объявляла их мученицами. Возможно, вы были бы оправданы, если бы убили себя не только из-за рыцарской гордости и мирского чувства чести, но главным образом из-за страха, что вас заставят поклоняться дьяволу. Но пока рано думать о самоубийстве. Наблюдайте и ждите. Возможно, мы еще выиграем эту битву.

— Хорошо сказано, отец мой, — ответила Анна. — В Славонских горах мы тоже было потеряли надежду, но все же пробились, и я оказалась здесь. Вижу, к нам идет мессир Роберт де Санта-Фоска, и, как обычно, с новостями. Кузен Роберт, мы решаем, следует ли мне покончить с собой, когда неверные начнут штурмовать лагерь, и отец Ив утверждает, что это грех. Что ты думаешь об этом?

— Госпожа, лишить мир такой красоты — величайший грех! Вполне возможно, что после всех наших бедствий жизнь в турецком гареме не покажется тебе ужасной. Они такие же мужчины, как и мы, а прекраснейшая из жен правит у них всеми остальными. Ты могла бы стать королевой Антиохии! Помню, в Сицилии неверные убивали своих женщин, когда мы брали их города. Но уцелевшие ничуть не жалели о том, что отдали свою любовь смелым воинам. Однако кто тут говорит о поражении? В норманнском лагере под Дорилеем наши дела были намного хуже. Мы прогоним турок за сотню миль, а когда станет потеплее, возьмем и этот город. Рожер, не хочешь ли прогуляться? Нам надо кое-что обсудить.

Рыцари вышли из хижины и спустились на берег Оронта. Роберт носил все ту же изрядно поношенную шелковую тунику, а Рожер — заплатанную и вылинявшую одежду, которую надевал под доспехи. Когда они остались наедине, Роберт разгневанно обернулся к кузену.

— Тебе должно быть стыдно, что госпожа Анна говорит о таких вещах! Пехотинцам простительно дрожать за свою шкуру — другого от них и ждать не приходится. Но рыцари и их дамы никогда не должны терять надежду. Мы можем победить турок, когда бы они ни появились, и в душе ты знаешь это; иначе мы не были бы здесь. Но я пришел не за тем, чтобы читать тебе нотации. У тебя еще есть боевой конь, не правда ли? Так вот, у графа Боэмунда осталось немного зерна, припрятанного от графа Блуа. Мы собираемся подкормить скакунов в ближайшие два-три дня, но если бедняки прослышат, что мы кормим животных в то время, как они пухнут с голоду, поднимется жуткий крик. Тайком от слуги переправишься через реку и придешь туда, куда я укажу. Несколько итальянских рыцарей будут сторожить мешки. Можешь ли ты поклясться рыцарской честью, что скормишь все коню и не утаишь толику для госпожи Анны или для себя? Я знаю, что ничего подобного тебе в голову не придет, но таковы наши правила.

— Конечно, клянусь, раз ты так хочешь, — ответил Рожер. — Если зерно должно пойти Блэкбёрду, пусть будет так, но мне не по душе кормить лошадей, когда люди умирают с голоду.

— Чушь! Лошадей нужно сохранить во что бы то ни стало. Жаль, что не все паломники это понимают. По нынешним временам обученный конь стоит десятка этих мошенников арбалетчиков! Пойми, сейчас мы все спасаем свою шкуру, но если рыцари будут разбиты, все прочие либо погибнут, либо попадут в рабство. Посмотри, как они напуганы! Вся их надежда только на нас. Мне жаль, что ты сомневаешься в нашем успехе.

— Я просто смотрю в лицо фактам! — негодующе возразил Рожер. — Думаю, поражение неизбежно, и надеюсь лишь достойно встретить смерть. Ты не хуже моего знаешь, что нет никакой надежды. Я всегда подозревал, что итальянцы не верят в победу святого дела именно из-за его святости. Слишком часто вы видели, как папа бежал из Рима!

— Если ты считаешь, что мы победим благодаря чудесному вмешательству небес, то я действительно в это не верю, — примирительно сказал Роберт. — Но битва не проиграна, пока враг не одержал победу. Разве турки никогда не бегали от нас? Кроме шуток, ты думал о том, что будешь делать, если мы потерпим поражение? Хорошей кольчуге их стрелы нипочем, и многие рыцари останутся в живых. Для спасения собственной жизни можно и веру переменить. И пусть таких людей всякие святоши и чистоплюи называют отступниками, но становиться мучеником за веру вовсе не обязательно.

— Это низкая мысль, недостойная рыцаря, — прошептал пораженный ужасом Рожер. — Но я хорошо тебя знаю. Уверен, ты говоришь эти страшные вещи только для красного словца. Твои дела лучше твоих речей. Мы оба будем биться до последнего и встретим смерть, как подобает настоящим рыцарям. Правда, мне это будет труднее, потому что я женат.

— Госпожа Анна сумеет сама позаботиться о себе, что бы ни случилось, — сухо ответил Роберт. — Думай только о том, чтобы уцелеть в бою, и ты станешь хорошим воином. Рыцари, которые клянутся погибнуть в битве, склонны слишком быстро исполнять свою клятву, а армии это совсем не на пользу.

Три дня кормежки овсом и ячменем вдобавок к жалкому лагерному пайку сделали со скакунами чудо. Правда, сохранить все в тайне от обозных не удалось, и стенаний по этому поводу было немало. Но с рыцарями тягаться не приходилось. Это было жестоко, но справедливо, и доводы военных в конце концов возобладали. Седьмого февраля стало известно, что тридцать тысяч турок собралось в Гаренце, городке, расположенном в шестнадцати милях к востоку от Антиохии. Всем конным рыцарям было велено собраться на северном берегу реки. Вычищенный до блеска Блэкбёрд выглядел бодрым как никогда. Анна помогла Рожеру надеть доспехи и еще раз напомнила, что все поставлено на карту. Новым копьем он так и не обзавелся; заменить старое, потерянное во время набега на юг, оказалось нечем, так как не нашлось подходящего дерева для древка. Вся его надежда была на острый меч. Он знал, что при излюбленной турецкой тактике атаковать мелкими отрядами большинство рыцарей расстанется с копьями после первой же стычки. Многих баронов, бежавших в порт Святого Симеона, заставили вернуться под угрозой отлучения от церкви, которую пустил в ход епископ Пюиский, публично обвинивший их в несоблюдении обета паломника. Среди них оказался и герцог Нормандский, который не был трусом, но слишком любил ублажить чрево. Рожер был несказанно рад возможности сражаться на глазах у своего сеньора и заслужить его похвалу.